Театр увечий человеческих
Догвилль (Dogville), 2003, Ларс фон Триер
Анастасия Плохотина сравнивает культовый фильм фон Триера с визитом к психотерапевту
Движение per aspera ad astra характерно только для лирического героя, герой бытовой продирается к лестнице ада, спускаясь по которой, достигает пыльного зеркала. Руководствуясь этой истиной, опытный психотерапевт узнает своего пациента из просьбы дать определение словам «справедливость», «надежда» и «предательство». Три кита мироздания, три кита, которые потопят землю обетованную.
В этой истории Ларс фон Триер занимает наилучшее положение. Его ракурс – кушетка пациента. И никаких тестов, пятен Роршаха или разговоров про мать. Только рассказчик и нарисованный мир, критически скупой и достигший пика амбивалентности. Заезжайте в Догвилль, если вас не смутят отрисованные мелом на асфальте дома. Кроме этой земли (и её границ) не существует иных объектов для взаимодействия, как на лучших театральных подмостках мира, только актеры и их жар, только границы, которые ежечасно нарушены. Настоящими, не обозначенными предметами Триер выбирает колокол, печатную машинку, шахматную доску и пару-тройку орудий труда для имитации взращения плодов. Но сквозь мертвый покров не поднимется райский сад, а стена не воздвинется там, где её не видят.
Кадр из фильма “Догвилль”
Заезжайте в Догвилль, как заехала юная, кровь с молоком, Грэйс (от англ. grace – благодать, добродетель). Белоснежная, девственная канва сюжета – девушка в бегах, которая ищет укрытия. Горожане с большим сердцем, готовые спрятать её от рыщущих по округе гангстеров. До этого момента бабушки и дедушки рассказывают притчу на ночь, на этой ноте заканчивают и гасят лампады, желают доброй ночи и повторяют, что большое сердце – это хорошо. Рука помощи протянута. Внуки вырастают и узнают, что большое сердце – это патология, а рука помощи не всегда тянет к свету.
Подаренное Триером ощущение до той степени дискомфортно, что от него хочется тщательно отмываться. Первоочередно потому, что зрителю доподлинно и без подсказок известно, каковы начало, кульминация и финал истории, всё продиктовано внутренним голосом и воплощено в два часа человеческой катастрофы с оттенком металлического лязга. Это слетает с петель когда-то надежно приваренная маска. Внутренний тиран, жаждущий садизма, аккуратно и с пренебрежением скидывает вуаль робкого мазохиста. Как белое становится черным, а вино – водой. Безупречная благодетель всегда лишь ярлык, и за ним скрывается великое ничто.
В этой истории Ларс фон Триер занимает наилучшее положение. Его ракурс – кушетка пациента. И никаких тестов, пятен Роршаха или разговоров про мать. Только рассказчик и нарисованный мир, критически скупой и достигший пика амбивалентности
Среди красивых и сочных красных яблок, хрустящих, наливных, обнаружить себя червивым, потемневшим плодом на дне деревянного ящика – равно разбить лицо о зеркало. На толченом стекле возрастает шиповник, дышать становится легче. Чем стремительнее история ступает по тропе крови к финалу, тем больше предметов оживает. Кажется, в этом мире минимализма все же были припрятаны ненарисованные кандалы, да и пёс Моисей больше не условный контур на полу, а собака, которая никого и никуда не поведёт. Волны не расступятся, а Богу в этой истории нет места, даже если его вспоминают случайным словом.
Говорят, «Догвилль» – легенда про месть. Про деревню собак, которых играли люди. Теорию эту может удачно развенчать Франц Кафка с притчей «Прометей», сформулировав четыре основных сценария мести, и наша история существенно отклоняется от классической палитры. Это всё та же короткая беседа с опытным психотерапевтом, который просит своего пациента объяснить слова «справедливость», «надежда» и «предательство».
В ещё более широком понимании, Догвилль представляет собой не изолированные субъединицы общества, не набор персонажей с общим бременем, а целостную систему внутренних органов одной личности. Ровно этого сценария придерживается механизм человеческой рефлексии и насильственного поиска своего «Я». Так, глубокой ночью или холодным рассветом дитя Божье находит в себе дар побороть побочные голоса в голове и оставить в выживших только один – истинный. Справедливый.
