О, да..пепел сбей.
Выживут только любовники (Only Lovers Left Alive), 2013, Джим Джармуш
Глеб Тимофеев считает «Выживут только любовники» лучшей метафорой культуры за десятилетие
«Представьте, как моды сменяют друг друга, стремительно – не уследишь. Представьте, что с каждым веком в мире становится все больше и больше людей и в людях все больше и больше отчаяния. Представьте, как вы меняете религии и работы, места жительства и диеты, пока они окончательно не утратят ценность. Представьте, как вы путешествуете по миру из года в год, пока не изучите его весь, каждый квадратный дюйм, и вам станет скучно. Представьте, как все ваши чувства – любви и ненависти, соперничества и победы – повторяются снова и снова и в конце концов жизнь превращается в бесконечную мыльную оперу. Все повторяется снова и снова, пока рождения и смерти людей перестанут тревожить вас и волновать, как никого не волнуют увядшие цветы, которые выбрасывают на помойку. Разве мы уже не бессмертны?»
Чак Паланик, «Колыбельная»
Он похож на рок-музыканта, сбежавшего из палаты мер и весов. Она выглядит так, как будто съела печень Энди Уорхола. Он дьявольски прекрасен, она отталкивающе красива андрогинной, ангельской красотой. Адам и Ева – антропоморфные воплощения сверхидей, персонификации искусства, American gods от культуры, и ожидания определяют их фенотип: в современной парадигме они – вампиры. Они съели столько яблок с древа познания, что уже тошнит, и иллюзию романтики и интереса к жизни поддерживают только искусственно сокращая частоту встреч. Людей противно есть и развлекать, человечество достойно только презрения, оно – сборище зомби с отравленной химией кровью, и лишь общество друг друга позволяет кое-как существовать. Мы знакомимся с героями по отдельности, чтобы успеть ощутить щемящий привкус одиночества – но уже скоро любовники снова будут умиротворяюще вместе.
“Выживут только любовники”, рецензия
Каждый художник, сколько существует искусство в принципе, торопится объявить культурный апокалипсис делом прошлого, как кажый мечтает, чтобы его поколение было последним. Нас бесит и злит, когда наша культура сдаёт позиции, уступая место чему-то другому. Нас бесит, когда наша любимая музыка играет в лифтах. Когда баллада нашей революции превращается в музыкальную заставку для рекламы. У декадентствующих кровопийц Джармуша подобный конец света – дело трагикомично бесконечное, и несмотря на харизматичность героев, их вечная жизнь, сопровождаемая вечной депрессией и вечной скукой – снайперски меткий фарс, хлесткая метафора самодовольства, зацикленности и рассинхронизации искусства с миром. У них дом, как у Тайлера Дердена, творческий беспорядок, как у «Мечтателей» и ковёр, как у Чувака Лебовски. Пол завален книгами: неугодные или просто отжившие своё идеи валяются мусором на свалке истории, сиюминутно важное, настроенческое нежно упаковывается с собой. Искусство характеризуется плюшкинским коллекционированием: классическая литература лежит даже в холодильнике, антикварные музыкальные инструменты раскиданы надоевшими игрушками. Сами вампиры более всего неожиданно напоминают пелевинских, только вместо потребительских мыслей кровь олицетворяет эмоции, талант, стремления и внимание. По крайней мере, антураж ритуала, оргазмические пароксизмы удовольствия и общий метафорически-собирательный характер питания гемоглобинозависимых живо напоминают культ баблоса, только с искренней усталостью вместо цинизма.
Адам и Ева символично дихотомичны, но противопоставление скорее стилистическое, нежели идеологическое. Зато базовый, аксиоматический и не требующий пояснений инь-янистый дуализм, как и вампиров, легко, радостно и весело раскладывать на любые желаемые составляющие: она – нарратив, он – рефлексия. Она – ностальгический оптимизм, он – депрессивная поп-культура. Ева-литература демонстрирует дзен, но изъясняется в основном клише, Адам-музыка комплексует и занят позерским нытьем. Они не столько говорят об искусстве, сколько покусывают друг друга за эго, разыгрывают уютный персональный театр. Искусство зациклено на прошлом и тащится от него – это видно не только в антураже из ветхих бумажных книг и старинной мебели, но и в том, как вампиры пошло говорят о прошлом, раз за разом вспоминая столпы, вроде Шекспира, затрагивая только привычную и безопасную территорию. Джармуша иногда хочется упрекнуть в том же самом – то привычный фирменный монтаж наложения кадров становится чересчур навязчивым в своих бесконечных повторениях, то «докторов» обыгрывают без привязки к контексту, упоминая гиперизвестных Стрейнджлава, Фауста и Ватсона, надежно и прямолинейно, ведь доктора для современной поп-культуры важны не менее вамиров. То харизматичные лирические герои с инфантильным пафосом, характерным скорее для кого-нибудь вроде Паланика, называют людей зомби, что инстинктивно отталкивает даже в контексте культурной метафоры. Исторические фигуры упоминаются просто потому, что хотелось высказаться – что Эйнштейн, что Дарвин, что Галилей. Но это всё можно простить за то, что Джим конструирует кино, работающее на нескольких уровнях восприятия: здесь и заигрывающе хлесткие образность и символичность нарратива, и стильная эстетичность картинки, и идейность на уровне пульсации музыкальных ритмов. Шелковые пижамы, канделябры и художественный беспорядок причесок – не менее важные сюжетные артефакты, чем всё остальное.
«У декадентствующих кровопийц Джармуша конец света – дело трагикомично бесконечное, и несмотря на харизматичность героев, их вечная жизнь, сопровождаемая вечной депрессией и вечной скукой – снайперски меткий фарс, хлесткая метафора самодовольства, зацикленности и рассинхронизации искусства с миром.»
В этом виниловом гипнозе можно было бы завязнуть, потеряться в обаятельном трепе и клиповых трипах, в поп-культурных микроотсылках и ретро-шутках, вроде четвертого айфона, если бы не освежающе емкое и безжалостно точное, самое четко оформленное высказывание «Любовников» – на тему кино. Адама и Еву навещает Ава, младшая сестра из Голливуда, эдакий Винни-пух от искусства, живое воплощения даосского принципа «Пу». Непосредственной Аве плевать на технику безопасности, её жадный метаболизм требует выпивать людей досуха. У неё короткая память и длинный язык, она игнорирует чужой снобизм естественным образом, и отравляет бытие классической культуры не хуже Марлы Зингер. Бесцеремонность Авы в отношении личного – музыки, пространства, чувств, её инфантильная ненасытность, её энтузиазм нерассуждающей молодости, варварская пренебрежительность и неспособность к самостоятельному выживанию вкупе с мистическим навыком вызывать нерассуждающую привязанность – пожалуй, самая ироничная подборка характерных для кино черт за последнее десятилетие, со всем этим хищным цинизмом и утилитарно-потребительским отношением к жизни. Литература заботится о кино вопреки очевидному паразитизму, музыка раздражается, презирает и завидует – но в целом с ним, конечно, интереснее жить.
А вывод? Новым гуннам следует сжечь чертов старый и сонный Рим, вытащить скелеты из шкафов и похоронить, а лучше – растворить в кислоте. Морально устаревшим вампирам, этой мертвой рок-н-ролльной аристократии, следует перестать питаться очищенной и пастеризованной плазмой и взять пример с Авы, у которой единственной не вызывает вопросов химический привкус человеческой крови. Классика высосана досуха, тема закрыта, деконструкция завершена – движение вперед возможно только при утолении вечного голода, притока новых идей в свежей крови, бегущей по глотке веселящим молодым мускатом. Жизнь вне – цинично – кормовой базы не делает тебя возвышенным художником, ты просто запаздываешь за скоростью обновления мира. Культурный армагеддон – как инфляция, его нельзя прекратить, только приостановить, а все, что нужно сделать – сбросить напускной налёт игры в интеллектуальную брезгливость, вспомнить свою природу – природу охотника, и довериться инстинкту. Если Адам и Ева – первые люди, созданные по образу и подобию, то каков создатель? Скучающий самовлюбленный интеллектуал, искренне преданный искусству поклонник кокаинового шика? Может быть, демируг – это Джим Джармуш? Не худший вариант.