Екатерина Волкова выбрала 10 лучших хорроров 2016 года
Помните толкование утверждения: «главное не то, что снаружи, главное – то, что внутри», – в одном из эпизодов «Баек из склепа», где королеву красоты вскрыли, чтобы посмотреть на это «внутри»? Если препарировать среднестатистическую жутко страшную ленту уходящего года можно обнаружить неоперабельную шаблонообразную опухоль, желеобразные кости сценария, и полупереваренный суповой набор условных черт из героев в желудке. В 2016-м году кинематографисты старались напугать надкусанной, но все еще сексуальной ляжкой Блейк Лайвли, прибитой к дереву Джессикой Альбой, девчушкой, притворившейся Риган, Аокигахарой и размороженной спермой. Уделяя много внимания внешности и почти не заботясь о внутренностях. О фильмах, содержанию которых их создатели уделили больше внимания, пойдет речь далее.
10. «Неоновый демон»
Магия древних работает, уверяют перекроенные скальпелем пластического хирурга женщины-вещи, женщины-объекты, сделанные из пластика и представлений о красоте. Некрофилия, людоедство, искусственная кровь и пустота – «Неоновый демон» в разрезе и в целлофановой коже. Николас Виндинг Рефн пошел в массы, низведя арт до house, кидая искусство всем, стараясь чтобы никто не ушел обделенный пониманием. Вместо чистого сюра – нейлоновая маска. Вместо метафоры – проглоченный глаз. Вместо ужаса – облизанный труп. Все замуровано в пластик, все обезжирено и обезврежено. Исправить положение не может даже отрицание чужеродной сущности. По холодности выверенного стиля фильм уступает «Под покровом ночи» Тома Форда, по уровню подачи и глубине работам самого Рефна. И все же, среди сугубо функциональных, похожих и стерильных, как тампоны из одной упаковки, фильмов ужасов 2016-го, лента Рефна подкупает ледяной честностью: «Я не хочу быть, как они. Это они хотят быть мною». Тампон, осознавший свою снежно-белую привлекательность, с радостью впитавший предложенную мерзость и поделившийся ею со зрителем. Почерневший, но ощущающий себя чистым.
9. «Тишина»
2016 год богат лентами Майка Флэнегана. Но почему именно «Тишина», а не «Сомния» или «Уиджи: проклятие доски дьявола», достойна места в топе? Красота – это когда нет ничего лишнего. «Тишина» – самое красивое кино 2016-го. Все в фильме плотно завязано на борьбе за выживание в естественных условиях дома, когда единственное действенное оружие – собственное несовершенное тело. Никаких дополнительных мотиваций. Животное желание выжить, чтобы просто жить. Ситуация заведомо проигрышная для героини и заведомо выигрышная для режиссера, использовавшего ее по максимуму. В то время как вторичность и пустота «Сомнии» и «Уиджи» прячется за твистами, «Тишина» открывает лицо маньяка, лишая его анонимности и безнаказанности. Под пластиком самый обычный, жаждущий крови психопат, которому ничего не помешает с удовольствием издеваться над женщиной или постучать острием ножа в ваше окно.
«Кловерфилд, 10» – фильм-игра, где режиссер задает вопрос, а зритель отвечает: «верю»\ «не верю».
– США атаковали русские, и все население погибло от неизвестного химического или биологического оружия?
– Не верю.
– Раненая женщина заперта в бункере с двумя психами, насильниками, извращенцами (нужное подчеркнуть)?
– Верю.
– Монстры существуют… ???
Игра продолжается вплоть до того момента, когда героиня Мэри Элизабет Уинстэд вырывается на свободу. «Духовный преемник» «Монстро» получился напряженным, лишенным кислорода и захватывающим.
Кровавый, драйвовый зомби-боевик Ён Сан-хо – глоток гнилостного воздуха с отчетливыми нотками аммиака, приковывающий внимание постоянным действием. После утонувшей в компьютерных соплях «Войны миров Z», «Обители зла», окончательно скатившейся в карикатурность, и «Новой эры Z», ударившейся в интеллектуальность. «Поезд в Пусан» – паровозик, который смог вернуть бодрых зомби на экраны, не потеряв в драматичности, уделив ровно столько внимания чувствам и переживаниям, сколько нужно, чтобы действие не простаивало, а зритель не поглаживал плотоядно Люсиль, примериваясь к макушке кого-нибудь из персонажей. Конечно, это не привычный южнокорейский фильм. В нем нет головоломки «Сторожевого поста 506» или абсолюта противоестественной жути «Вопля». Только прямой, как рельс, сюжет, только кровища, потроха и живые мертвецы, много живых мертвецов. Голливудщина, как она есть, со смаком поданная.
Ультранасилие в фильме Солнье естественно и непривычно обыденно на фоне вульгаризированных, замороченных способов убийства, которыми стараются шокировать фильмы ужасов. Чистое насилие без посторонних примесей. Режиссер не акцентируется на морально-нравственных аспектах, не уходит в сторону от действия, чтобы развести унылый диалог о паскудности неонацизма. Скины Солнье – не знающие, куда направить агрессию, мальчишки из «Ромпер-стомпер», заигравшиеся в убийц, а не профессиональные боевики. Мальчишки–марионетки руководимые по-настоящему страшным, циничным кукловодом в исполнении Патрика Стюарта для, которого идеология – средство защиты капитала. Причины противостояния выделены и четко прописаны. Холодные, лишенные жизни и мягкости краски, полутемные коридоры вызывают дискомфорт и работают на атмосферу, удачно сочетаясь с замкнутостью и отрешенностью главных героев. Фильм заставляет нервничать, не столько сопереживать, сколько проживать, вызывая ощущения сродни «Отступнице» Ширли Джексон, когда в конце рассказа ошейник с шипами одновременно затягивался на шее миссис Уолпол и читателя. Солнье дает зрителю прочувствовать опустошенность и обескровленность, головокружение и тошноту в сером свете зарождающегося дня, такого же живого, как пепел из крематория.
5. «В тени»
Тегеран 80-х годов, конфликт с Ираком. Джинны. Никаких исполненных наоборот желаний, никаких бу-эффектов или компьютерных монстров, зло не персонифицируется, зло носится по ветру, ему доступно все и все известно. Обращением к национальной мифологии, сюжетом и попытками отойти от навязанных западом жанровых клише, лента напоминает чешский «Полдень». Но если чехи зациклились на сермяжности сельской жизни, то иранцы постепенно нагнетали жуть, используя мутно-пастельную палитру, подобную глазу трупа, уместно подчеркивающую, что потусторонние силы притянули вражду, горе, смерть. Поминутно напоминая, что страх перед сверхъестественным, поселившимся в доме, неотделим от страха перед бомбежками, уничтожающими город. Причины, удерживающие семью в пустеющем жилище, незначительные на первый (рациональный) взгляд, становятся все более понятными со временем, по мере отрицания рационального и принятия того, что воздействуют злые духи не только на дочь, но и на мать.
4. «Заклятие 2»
В отличие от «Астрала: Глава 2», где изрядная доля стеба почти свела на нет усилия сделать фильм жутким, вторая часть «Заклятия» верна традициям и жанру. Оживляя монстров на экране, режиссер заигрывает с реальностью, говоря, что кино – это детская страшилка и напугать не может. Лукаво добавляя: или все-таки может? «Заклятие 2» – лабиринт из кривых и злых зеркал, которые возвращают героям и подглядывающим за ними зрителям их же искаженные страхи. Джеймс Ван лишний раз доказал, что умеет снимать фильмы ужасов.
Аутопсия – надругательство, вторжение, насилие. Точка, где сталкиваются этика и необходимость. «Вскрытие Джейн Доу» – это «Лики смерти» десятых годов двадцать первого века, где синюшному распотрошенному младенцу и размазанным по асфальту трупам жертв авиакатастрофы дали возможность отомстить за черствое любопытство исследователя смерти – патологоанатома-зрителя. Зрителя забывающего, что рано или поздно деловито вскроют и его грудную клетку, а мертвое мясо, которое называлось «руки», не сможет этому помешать. Андре Овредал об этом напомнит и не раз, пока главные герои потрошат безымянное, обезличенное тело Джейн Доу, излучающее мертвенный свет, в котором призраком мерцает угроза.
Режиссер отходит от шаблона, в соответствии с которым где-то вовне обязательно есть подсказка или целая история. Раскрытие тайны Джейн Доу полностью связано с ее трупом. Легкость отделения души от мертвого тела, а мертвого тела – от личности – еще один аспект, достойно обыгранный в фильме. Никаких предысторий, волшебных архивных папок, полусумасшедших дедков, которые могли бы дать ответ, только скальпель и собственные знания отца и сына, запертых с прекрасным кадавром. При этом верность разгадки ставится под сомнение, т.к. выводы могут быть и ошибочны. Ведь оживления так и не происходит. Джейн остается безмолвна до самого конца и лично не раскрывает своих тайн. Настоящему злу не нужны театральные эффекты. Ужас не буквализируется. Страх рождается из неизвестного, но плотно связанного со смертью узами надежды, предрассудка и отвращения.
Натуралистичное вскрытие, колдовской морок и отталкивающая человечность – внутри Джейн Доу очень интересно.
2. «Вопль»
Кинополотно, как трясина, затягивает туда, где в зловонии застряли сотни трупов. Завистливые мертвецы хватают за ноги, тянут глубже, холодные костяные пальцы раздирают лицо, пока вопль не заставляет открыть рот. Ночь без конца и безумие без передышки. Ужас перед неизведанным, мертвым, чистым злом. Фильм, начинающийся с легкого стеба, уводит все дальше по тропке между забытых могил и разрушенных храмов в точку R, возврата из которой не предусмотрено. Зло окутывает героев коконом из колючей проволоки и гнойных бинтов. Оно везде: в улыбке ребенка, в тележке из магазина, в стекле, в пластиковом тазу. Оно материально и ощутимо. Бесполезно обращаться к шаманам, к христианскому Богу, к собственной силе. Неважно, в кого или во что верить, зло – сущность, не скованная религиями и обрядами.
Оставшийся почти незамеченным отечественным зрителем «Вопль» На Хон-джина – самая сложная жанровая лента этого года, где сюжет закручен в тугую спираль, твисты обоснованы и неожиданны, исход почти невозможно предугадать, а количество возможных трактовок множится до бесконечности. Неважно, что режиссер использует: обглоданную кость, молоток, фотоаппарат или пучок цветов, где засохшие соцветия обретают универсальную форму черепа, ясно дающую понять, независимо от религии и культуры, что в этом доме отныне живет смерть. Его оружие всегда бьет в цель, достигая максимального уровня разрушения – в том числе представления зрителя о том, каким должно быть кино.
1. Ведьма
Фильм, не отвечающий на традиционный вопрос: что, если? А утверждающий: только так и никак иначе. «Ведьма» Эггерса вырезана из собственной эпохи тупыми и бескомпромиссными ножницами. Представляемая картина лишена черт нашего времени. Лента выдергивает зрителя из зоны комфорта, из привычных декораций благополучия, обеспеченного прогрессом, отрицая самую возможность благоразумия, сметая все успехи достигнутые Просвещением. Возвращение в Новую Англию, где Дьявол был материален и жил не только в мелочах, но и в душах, поначалу вызывает ощущение легкого дискомфорта, чтобы перерасти в чистый ужас. Эггерс идет в разрез с практикой, сложившейся в последние годы, когда условное зло обретало не просто сходные с добром черты, но практически вставало в позу защитника униженных и оскорбленных, пока условное добро все глубже увязало в интригах и лжи. В «Ведьме» «добро» отсутствует как понятие, в отличие от трехбуквенного слова «бог». Герои с надеждой и отчаянием взирают на небо, посылая деревянному, нарисованному, замурованному в пергамент божеству молитвы, застывающие в безжизненной серости кадра. Только грех материализуется и обретает плоть, плоть ведьмы из старых сказок, которая убивала младенцев, чтобы использовать их трупы для колдовства. Если «Чернокнижник» оставлял убийство ребенка за кадром, являя зрителю результат – растапливаемый в жестянке жир, то «Ведьма» детализирует расчленение, нарушая пару киноправил.
«Ведьма» – фильм о взрослении, превращении девочки в женщину, в сосуд греха, ведьму, дьяволицу. Сдувающий пыль с древнего, воскресающего только в книгах и кинематографе: «ворожеи не оставляй в живых». Продолжающего цепочку: «женщины не оставляй в живых». Ибо женщина есть плоть скверны и беззакония, врата тьмы, путь к жизни, свободной от морали. Однако не освобождение ли от морали, позволит нам морально жить, паря над суетной, мелочной, мерзкой жизнью, нагими и страшными без оков греха и порока, прекрасными свободой от зла, ведь признанное и принятое зло – наша сущность?
