Je t’aime… Moi non plus
Любовь (Love), 2015, Гаспар Ноэ
Антон Фомочкин о новом фильме Гаспара Ноэ
Необратимость мучительного танца рефлексии на пепелище чувств неизбежна, как столкновение планеты Меланхолия с Землей. Хождение по ошибкам приносит только боль, заглушить которую невозможно ни опиумом, ни молитвами, ведь шрамы не затягиваются, а расковыривать раны вошло в привычку. Как назовешь корабль, так он поплывет, потому если тебя зовут Мерфи, то существование – мозаика из неприятностей, которые произошли или обязательно произойдут. Наступило первое утро нового года, но ментально ты тремя годами ранее бесконечно бродишь по парку в день вашего знакомства. Лимб, мост, ведущий к выходу из которого, сгорел после нелепого разрыва резинки. Воспоминания – мощнее любого наркотика, правда они имеют свойство погружаться в небытие, дробиться, и возникать как вспышка, огнями озаряя тусклое настоящее. В стопке кассет остаются потрепанные фотографии, их времени куда сложнее стереть. Пресловутое слово «любовь» прозвучит много раз, ключевым его определением будет набор слов, одно из которых – свет. Но вопреки – этот свет если и был, то только в прошлом. Все ближе к настоящему фигуры влюбленных погружаются во тьму.
“Любовь”, рецензия
Трагедия душ, на этот раз лишенная неона, где каждый план – сужающееся до микрокосмоса пространство, благодаря которому создается впечатление камерности, вмещает в себя большую часть того, что придумал режиссер Ноэ за свою карьеру. Понимание ценности чего-либо, будь то жизнь или любовь, через его потерю, разделенное интерлюдиями из сцен секса, страстных, но настолько же естественных, как бесконечно повторяющиеся диалоги про материнство, чувства и будущее. Полет души над Токио сменился инсайдом в мужскую голову, с сумбурными мыслями, каждая из которых начинается с «Я». Микс, основой которому, кажется, стала сцена из «Необратимости», где Беллуччи и Кассель, зарывшись в белые простыни, терлись друг о друга и вели беседы подобного характера. Отсылок и совпадений достаточно и в дальнейшем, начиная с жесткого секса в подземном переходе, заканчивая практически идентичными планами из «Входа в пустоту». А актриса Муйок в красном искусственном полушубке подозрительно сильно напоминает Паз Де Ла Уэрту. Обещанная скандальность – как кусок рыбы для кота, заманивает, затем обескураживает стробоскопом, все глубже уводя в высасывающий эмоции мрак. Присущая каждому сентиментальность правит балом, позволяя воспринимать происходящее без условностей. Едино в этой чехарде приемов лишь нелинейное повествование, начало которому – кульминация, а догма – время истребляет абсолютно все, и эта неосязаемая преграда мощнее любого камня.
Гаспар снял пронзительную историю, следуя излюбленным концепциям Гегеля, умудряясь проиллюстрировать эфемерное, выстраивая вокруг героев ирреальное, останавливая течение времени
Гаспар снял пронзительную историю, следуя излюбленным концепциям Гегеля, умудряясь проиллюстрировать эфемерное, выстраивая вокруг героев ирреальное, останавливая течение времени. Настоящее – сформированное под влиянием прошлого, каждый виноват в чем-то своем, и чем глубже фрустрация, тем более становятся явными совершенные проступки. Зачастую это следствие обыкновенной человеческой природы, похоти, иногда усугубленной кайфом. И герои его люди глубоко потерянные, долбят кокаин, бездельничают, много говорят, каждый о своем, грезят о дне завтрашнем, но существуют в парадигме «здесь и сейчас». Он – болтает о том, как хочет снимать кино, состоящее из спермы, крови и слез, но так ничего и не снимает. Она – вроде бы художница, но никакого творческого процесса нет. Про светлое и высокое чувство сказано будет также немало, но за этими словами, кажется, кроется лишь усердное убеждение в том, что нечто такое и правда в воздухе, между ними. Неважно, было или не было, раскаяние придет в любом случае. Над этими обломками бытия уже третий фильм Гаспара подряд возвысится не запланированный ребенок, на этот раз уже рожденный. Последнее – показательная метафора. Зародившаяся внутри Моники Беллуччи жизнь волею жестокости судьбы растворилась в ночном Париже вместе с ней. Плод внутри Де Ла Уэрты только зародился в искрящемся Токио. Маленький, двухлетний мальчик, рыдает на плече у актера Глусмана и если дитя останется чистым еще долго, то отмыться потоком воды его отцу уже не удастся. Ощущать получается только зудящую боль. Камера Бенуа Деби не кружит над пространством, планы преимущественно статичны, настолько же стабильны эмоции. Этот завораживающий сон бьет по голове с размаху и неожиданно – вспышками ярости, ссорами, криками. По сути, Ноэ создал свою убедительную реальность, созерцательную, лишенную белого и черного, сменившую невероятной красоты трип, в которой трехмерный формат работает не на выпуклость, а наоборот. Исчезновение, на котором строится ленивая интрига, лишенная развязки в силу бессмысленности подобного решения – лишь очередное напоминание – войдя в пустоту с широко закрытыми глазами, мы остаемся в памяти людей, на жизнь которых повлияли.
