Жутко громко и запредельно близко
Милый Ханс, дорогой Петр, 2015, Александр Миндадзе
Антон Фомочкин о новом фильме Александра Миндадзе
Прямиком в наэлектризованный конфликт. Стихийная агрессия, накрывающая волнами, сходит, но ненадолго, захлебнуться не так уж сложно, определений погружения в бездну можно найти множество, но наиболее точная – судьба с бритвой у горла. Точка невозврата – когда воздух раскалится не от споров и ругани, а от угля. Между рассудительным тоном немецкого инженера, в голосе которого, однако, сквозит скрываемое раздражение, и его громкой обличительной тирадой, обращенной к коллегам, есть несколько секунд, пробел между строк, глубокий вздох. Это «между» – пространство ленты «Милый Ханс, дорогой Петр», фильма неудобного для восприятия, со спонтанным захватом реальности, сценами из трудовой жизни и резко прерывающимися долгими производственными диалогами. Этот творческий метод усиливает то ощущение, из которого состоит атмосфера вокруг. Чем дальше ты заходишь, тем тяжелее становится дышать. Спертый воздух прошлого наполнен напряжением, высасывающим все живое из души. Безвременье, в котором отсутствует чувство реальности. Немцы находятся в своем пространстве, остальные остаются тенями. Движение, не естественное, механическое – имеет ключевое значение, именно оно разгоняет туман в разуме, позволяет думать, отвлекая остающейся позади природой; происходящее вне его – полно невыносимого упадка. Паранойе давно пора зародиться, пробежаться под кожей, отдаться колким подозрением, но этого нет, Ханс чувствует, что бежать некуда и опасаться уже бессмысленно. Настоящее, обладающее привкусом супа, в котором оказалось все содержимое солонки, и черное, как разукрашенные сажей работники цеха.
“Милый Ханс, дорогой Петр”, рецензия
Вокруг не происходит ничего особенного, традиционный уклад жизни, пусть и запечатленный оператором Муту самыми разными способами, от субъективной ручной камеры до долгих статичных крупных или средних планов
Экскурс в пропавшее былое разделяет невидимая преграда незнания, что-то страшное, окропленное кровью, сопровождаемое криками и бессилием. Сложно сказать, в чем причина. Ее и нет, есть лишь предчувствие. Вокруг не происходит ничего особенного, традиционный уклад жизни, пусть и запечатленный оператором Муту самыми разными способами, от субъективной ручной камеры до долгих статичных крупных или средних планов, так, что даже открытые пространства полны клаустрофобной камерности. Все в той же первой половине фильма немцы видят движущийся параллельно вагон, в котором находятся русские, обычные люди, которые через некоторое время изменятся, останутся людьми или озвереют. Эта «другая» сторона обрывками русскоязычных фраз все-таки остается чужой, в силу языкового дисконнекта и застынет в расфокусе. Настоящее соприкосновение культур случится тогда, когда эти самые слова не нужны, достаточно взгляда, объятия или эмоций. Именно потому растворившиеся в пустоте возгласы сменятся молчанием. Хансу не нужно понимать Петра, они условные двойники, немые братья, скрепленные грузом человеческой смерти во имя чистоты, приступа яростного перфекционизма. Совместное путешествие по водам удручающих перспектив наказания прервется по воле все того же «между», щелчком, позволившим одному осознать, что выбора нет и света уже не останется. Почернеет и будущее, не от копоти, его просто поглотит тьма.
