Антон Фомочкин и Полина Глухова продолжают рассказывать о Московском международном кинофестивале. В третьем выпуске дневников: российская постапокалиптика, “Воскресенье” Светланы Проскуриной и новое иранское кино
Кто-то отравил воду в колодце. Удирая от бушующей внутри болезни неопознаваемый бродяга мчит по сугробам, заваливаясь в финале своего марафона в речку. Понеслась зараза по артериям, столица кишит прокаженными. Школы закрыты. Люди в панике. Ленинградка перекрыта КПП. Москва преобразилась: небо пожелтело. Ночью улочки один к одному. Сергей (Кяро), живет по соседству с зажиточным Леней (Робак), у которого на полке фото, а на фото все верха силовых структур. У Лени беременная жена (Земцова) бывшая стриптизерша и дочь (Агалакова) выписавшаяся из рехаба. У Сергея новая пассия (Исакова), лечившая сначала его душу от депрессии, потом и сердце в постели и ее сын (Калимулин) с синдромом Аспергера. А еще у него есть бывшая жена (Спивак) с общим ребенком, которых нужно из города вывести.
Иронично, что мародеры, властные спецназовцы с удовольствием поглощающие доширак, прочая готовая уничтожить и ограбить многообразная серая реальность гонит героев в регионы из мегаполисов. Все в сад, многовековая традиция штурмовать большие города, в обстоятельствах правил жанра бросить все и искать открытых пространств в глубине чащи, оборачивает ее вспять. В поведении, психологии, “Эпидемия” точна и логична, развития внутренних конфликтов, да ситуаций по дороге хватило бы еще на несколько сезонов. И это достоинство оказывается проблемой для “Эпидемии” в той сборке, что была представлена на фестивале. Изначальный пилот со специальными досъемками – самостоятельное кино, из которого торчит слишком много нитей, зарубок на будущие арки, которые этой цельности проект лишают. Но это не отменяет достоинств это увлекательная история, стильная, эффектная, с привычными для Костомарова открытыми пространствами, придающими условности происходящему. Но где условность художественная – плюс, драматургическая вольность, оставляющая все на откуп текстовой подводке в конце – минус. Для тнт-премьер, впрочем, это очередной прорыв и творческая удача.
Привычно патриархальный Иран. Одна подруга подбивает другую уехать с группой на экскурсию в Исфахан. Их разделит несчастный случай спровоцированный отказом от транквилизаторов одной из них. Кома и принцип домино проблем навязанных социальными правилами и установками. А тут еще такой обаятельный молодой человек несчастной на больничной койке. Сложно устоять девочке чьи отношения протекают с навязанным родителями электриком. У стен есть уши, у парков и кинозалов – свидетели, да и младшая сестренка растрепит кто, где, с кем на раз. Но время все расставит по местам.
“Жизнь” небрежно сделана, словно это дебютная картина режиссера, которому нет и тридцати. Если требуется заявить деталь – будет как минимум два плана, разбитые на обособляющие ее взгляды персонажей, устремленные по направлению. Это первый на моей памяти фильм использующий голосовые сообщения как средство передачи психологизма – главная героиня вставив наушник в ухо находящейся в коме подруги включает наговоренные ей пассажи о своих переживаниях в обществе порицания, где она вечно находится под надзором – потаенный монолог единственное средство коммуникации, которому она может довериться. Полагаю, через какое-то время этот мотив найдет и новые формы реализации в кино. Несмотря на излишнюю мелодраматизацию, дотошную фиксацию всех хитросплетений на пути героини – ‘Жизнь’ сыграна убедительно и обходит шаблоны. К примеру, женская солидарность оказывается поругана и порушена даже при самых теплых взаимоотношений, которые таковыми остаются даже после всего. Дружба дружбой, а парней делить иногда приходится даже в Иране.
Timeline, где звенья перепутаны (намеренно) местами, минутами, секундами. Все сто десять минут мы слышим голос рассказчицы (поэта). Голос этот транслирует поэтическую мысль, никакого призыва, только жизни опись женщины. Благодаря двум камерам слежения за ней, девушка, но скорее уже женщина, мать четверых (?) детей смиряется со своей природой, сущностью, родиной.
Ловкая, за много лет собранная, чеканка образов- как будто бы самый старый человек на планете признаётся в любви и вожделении к одной единственной женщине- началу. Мы осознаём, что в Дамаске больше не слышно птиц. Нам предложены руки, буквы, лепестки, пестики и тычинки, груди, простыни, ложбинки, игры в классы, красивые всепонимающие дети. Их лица взрослеют, а вместе с тем взрослеют сердца их родителей.
Наверное сложно уместить многолетние наблюдения в более ёмкий материал. Наверное сложно сделать этот материал с большим вкусом. Рассказчик передаёт привет всероссийской школе (ой, простите, университету) кинематографии, ноге мёртвого Кулешова, всем танцующим незнакомцам. Понятно, что сложно, понятно, что так тоже, наверное, можно.
В конкурсной программе показали новый фильм Светланы Проскуриной. Попытка демонстрировать современную Россию, как она есть через извечные поиски «что есть я» чиновника Дмитрия. Но идея упирается в “людям жрать нечего, а вы о велодорожках думаете”.
Дмитрий тендерит парки и набережные, пытается облагородить провинциальный город. Дмитрий думает, что из-за него можно совершить самоубийство, но это не так. Дмитрий видит себя в лице на надгробии (там, на самом деле, не Дмитрий, а его прародственник).
Естественно, отправная точка в записке- «Ты скоро умрёшь» – можно начинать переосмыслять свою жизнь. Фильм – не удар по голове. При всех больших, способных к удару началах.
