Начало перспективы
Под электрическими облаками, 2015, Алексей Герман-младший.
Виктория Горбенко рецензирует новый фильм Алексея Германа-младшего.
Над безымянным городом, отдаленно похожим на Москву, раскинулось странное электрическое небо, к которому тянется не менее странная спиралевидная башня, стержень нового фильма Алексея Германа-младшего. Фильма, удивительно красивого своеобразной – сырой и колючей, но красотой. Режиссер назвал свою картину образцом постимпрессионизма, и, пожалуй, имел на это полное право. Незавершенное строительство распято между равновеликими прошлым и будущим, припорошено снегом и укутано в туман настоящего. Снуют стаи бездомных собак, от порывов ураганного ветра трепещут абсурдные пляжные зонтики. В этих грустных краях все рассчитано на зиму: куда ни глянь – тревога, холод, запустение. Гулкая тишина втягивает бряцанье женских сережек, небеса демонстрируют рекламу, на развалинах Карфагена вырастает кладбище иллюзий, и снова этот чертов снег, снег, снег летит прямо в распахнутый глаз камеры, чтобы тот, замешкавшись на секунду, чуть дольше необходимого вглядывался в расплывающийся свет фонаря. Пути героев шести разных, но связанных историй, блуждают вокруг несуразной центральной конструкции, выросшей на окраине то ли города, то ли целого зябкого мира с горящими границами.
“Под электрическими облаками”, рецензия
Когда-то здесь располагалась старинная усадьба-музей, где мятущийся Мераб Нинидзе прятал утонченную интеллигентность за наглухо застегнутым гусарским мундиром и водил экскурсиями галдящих азиатов – вынужденно памятуя о том, что китайцы никогда ничего не покупают, а вот на японцах можно и навариться. Усадьбу снесли, после чего юристу по земельным вопросам стали сниться долгие сны, а нового владельца участка – одолевать чувство вины и желание создать что-то прекрасное взамен. Создавая это прекрасное, «модный невероятно, но бесполезный» архитектор попытался покончить с собой, но продолжил жить, творить и ненавидеть быстрое питание, унификацию, постмодернизм, глобализацию – и все остальное, за чем теряется личность, смешивается с толпой, становится – как все. После смерти бизнесмена стройка должна была бы прекратиться, исчезнуть за ненадобностью – вот уже окрестностях башни стали селиться кучки разного неприкаянного люда: наркоманы, в числе которых одетая мальчиком Чулпан Хаматова, гастарбайтеры, бандиты, даже эльфы сбегались стайками на свои толкиенистские игрища – но прибывшая из Европы наследница с торопливой речью и огромными глазами зачем-то решает достроить никому ненужное здание.
Здание это неспроста сразу же, через полилингвистическую многоголосицу, через непреодолимый вербальный дисконнект, сплетается в сознании с Вавилонской башней, которая всегда была символом не только непростительного дерзновения, но и неутолимой жажды познания, преодоления черты возможного, открытия истины. Недаром этот образ всегда был близок людям творческим, по-разному его ощущавшим, но неизменно к нему приходящим. Флобер возводил башню из слоновой кости, а Фаулз наперекор ему строил свою из черного дерева. Даже Стивен Кинг в своем opus magnum сделал Темную башню центром мироздания, а уж в близком и любимом Германом Серебряном веке такие тенденции были распространены более чем повсеместно. Через образ башни Гумилев проводил тему выбора, Бальмонт находил в нем оплот солнца, света и познания, Волошин призывал быть «дерзким зодчим Вавилонских башен», т.е. к творческой смелости, Брюсов отождествлял подъем на башню с жизненным путем, а саму ее – с обителью памяти («элизиумом теней»), Вячеслав Иванов так и вовсе в башне поселился и почитал ее центром вселенной («ось незыблемых небес твой одержит остов нежный»). И очень здорово, что, по всей видимости, интуитивно Герман-младший попадает в эту струю, органично перенимает мироощущение, в центре которого находится создатель, пытающийся найти путь к творческой силе, свободной от рамок, запретов, конъюнктуры (здесь примечателен момент выбора: увенчать ли здание куполом или шпилем – не увенчать, потому что они не нужны ему, несмотря на мнение «фокус-групп»). Суть башни Германа-младшего – стремление.
Основное действие развивается в год столетнего юбилея Октября, что, наравне с наэлектризованностью атмосферы, вынесенной в заглавие, и постоянно идущей носом кровью героев – признаком высокого давления, содержит намек на неизбежно скорую разрядку.
Носитель творческого начала в фильме – это Архитектор. Но, углубляясь в сюжет, а не распахивая его, легко найти символичность непонятного здания и для других героев. Для затеявшего стройку бизнесмена причудливый дом – это искупление, плата за все разрушенное, избавление от вины, лежащей на плечах олигархии. Соприкасаясь с дочерью покойного богатея Сашей, образ башни сливается со второй важной темой «Электрических облаков», темой наследства, и превращается в символ продолжения мечты, отказа от разрушения настоящего – в конце концов, сколько можно. В фильме упоминаются две ключевые даты российской истории ХХ века, когда старое было напрочь сметено и опрокинуто в смуту. Основное действие развивается в год столетнего юбилея Октября, что, наравне с наэлектризованностью атмосферы, вынесенной в заглавие, и постоянно идущей носом кровью героев – признаком высокого давления, содержит намек на неизбежно скорую разрядку. При этом одному из героев снятся сны, которые уносят его в год 1991-й. И практически в каждой главе прямо проговаривается смыслообразующий посыл: Саша сбивчиво кричит ментам, что она помнит, а значит, это было; мальчик, приходящий во сне к юристу просит: «Марат, приходи, пожалуйста – я ведь никому не снюсь, кроме тебя, меня никто не помнит»; чуть вдалеке разворачивается борьба за сохранение старинной усадьбы; Архитектор в лице девушки-эльфа, в книге философа Сосновского вычитавшей, что и при Сталине было неплохо (ведь нельзя просто так людей арестовать – значит, сами были виноваты), да и Гитлер не такое уж и чудовище, встречает само воплощение искаженной истории.
Проблема отцов и детей у Германа-младшего вырастает в четкую мировоззренческую концепцию, которая ввиду его наследственности не то чтобы удивительна, но все равно радостна. Между поколениями важна преемственность, иначе так и будут множиться усыпалища никому не нужных памятников, где грустный дедушка-Ленин указует перстом в никуда, а под его дланью горбится забытый и забронзовевший Киров (к слову, эта историческая свалка очень напоминает уходящие в бесконечность скульптуры из «Времени» Ким Ки Дука и создает похожее неуютное чувство бренности всего сущего). Иначе за пьянящей и звенящей пеленой майского дождя вместо неизведанных, неведомых миров обнаружится все то же циклическое блуждание в сумраке недостроенного будущего. В этом контексте любопытно преломляется заданная еще вступительным словом тема «лишних людей», под которыми мы привыкли понимать бесконечных онегиных, печориных и чацких, отрицающих отцов и изводящих себя поиском правильных судей, а на деле бестолково заменяющих легким оброком ярем старинной барщины, да умыкающих под шумок чернооких красавиц. У Германа они другие. Здесь же сразу хотелось бы оградить «Электрические облака» от ужатия до интеллигентского сабантуйчика. Оградить – несмотря на его собственные неосторожные слова о том, кому будет понятно это кино. Оградить – несмотря на желание в общем-то вымершего класса интеллигенции прикарманить себе особость, исключительность, лавры хранителя и двигателя культуры. Достаточно просто внимательно вглядеться в героев: киргизский иммигрант, кутающийся в кусок полиэтилена; мальчик-наркоман, в каком-то полусне бросающийся в драку; девочка, из уютного европейского мирка вывалившаяся в российское безвременье; олигарх, на исходе жизни потянувшийся к красоте; и целых два действительно образованных творческих человека.
Это очень разные персонажи. Но всех их можно охарактеризовать одним словом, случайно оброненным самим режиссером – приличные. Забавно, но поди найди действительно приличного человека, в котором и понятия будут, и неравнодушие, и мечта какая-то, и идеалы свои собственные, и смелость, и независимость суждений. Грустно, но именно такие – приличные – люди, без которых ничего не делается, оказываются лишними, чужими и непонятыми. А они все равно творят и совершают подвиги, большие и малые. Только благодаря им мир наполняется силой, энергией, для обозначения которой Герман-младший использует классический образ лошади: умирающей в конюшне при «холодном пустом доме, сломанном и несломанном одновременно», мелькающей то во плоти вблизи усадьбы, то шариком-зеброй в руках ролевика, то упоминанием «Купания красного коня», а в итоге появляющейся проволочным каркасом, который везет за собой Саша – вперед, вдаль, в новую жизнь. «Лишние люди» здесь не боятся делать, как должно. Этих маленьких брейгелевских человечков (какая чудесная перекличка с последней картиной Германа-отца!) терзает только чувство собственной ничтожности, страх уменьшиться до молекулы, «делаться все меньше и меньше, а потом и вовсе исчезнуть». И воистину прекрасно, что Алексей Алексеевич разряжает сумрачную, напружиненную атмосферу «Электрических облаков» светлым оптимизмом. Финал здесь очень напоминает «Сладкую жизнь» Феллини: кучка беспорядочно блуждающих по заснеженной стройке вместо пляжа людей. И среди них – девочка, воплощение «живой жизни», ускользающей от Марчелло, но приближающейся к Саше. У «лишних» героев Германа-младшего есть шанс оставить что-то после себя. И оставить кого-то, кто продолжит воплощать безумные начинания, в которые никто не верит, но только ради которых и имеет смысл жить.
