Ноябрь (November), 2017, Райнер Сарнет
Эрик Шургот рассказывает о картине эстонского режиссера
В языческую эстонскую глухомань, где отрешенно владеет поместьем презираемый простым людом иноземец-барон, пришел дождливый ноябрь. В замкнутый чумазый мирок, где водятся ведьмы и оборотни, духи усопших раз в год являются к родственникам во плоти, а тело христово сплевывается аккурат за углом полуразвалившейся церквушки. Фильм Райнера Сарнета – омут эстонских поверий и легенд, огорошивающий с первых кадров сочетанием жутковатого гротеска и посконной иронии деревенских баек. Пусть эстетическими достоинствами лента вовсе не ограничивается, именно таинственный антураж этой макабрической пасторали вначале приковывает к экрану. «Ноябрь» – весьма умело декорированная трагедия о неразделенной любви. Знакомый во всех уголках мира сюжет, ловко вписанный в аутентичную прибалтийскую мифологию. При этом честь и хвала создателям, им до самых титров удается сохранять баланс между интересно рассказанной историей и почти что средневековой гравюрой, на которой хочется разглядывать каждую отдельную деталь. А сам центральный сюжет постоянно перемежается с различными зарисовками из жизни села, пестрящими колоритными героями.
Кадр из фильма “Ноябрь”
Слегка отчужденная крестьянка Лина безответно влюблена в лохматого и непутевого Ганса. Тайком от грубого отца она таскает невесть откуда взявшиеся семейные ценности, что свалены в кучу под срубом. Золото девушка меняет на что-нибудь из вещей, воруемых глуповатой горничной в барском поместье. Ганс же очарован молодой супругой барона, хрупкой и набожной красавицей, такой чужеродной в этих заболоченных краях. Этот любовный треугольник существует по всем канонам сказки – он с самого начала обречен на предсказуемый трагический конец. Тем удивительнее, что архетипичные персонажи вовсе не выглядят болванчиками, к которым сложно испытывать симпатию. В оборванцах-крестьянах с лицами, измазанными землей и сажей, угадываются романтические образы, несвойственные их положению. Хотя из этой неловкости создатели выходят неожиданно с честью: когда переполненный чувствами Ганс не может высказаться, за него говорит сама нечистая сила, дух воды, веками копивший мудрость человеческую. Он проливается дождем на города и протекает рекой через деревни. Модный сейчас термин «магический реализм» тут едва ли уместен – безымянная деревня словно живет в параллельном анимистическом мире, где у всего есть свой дух, даже чума приобретает облик то чарующей женщины, то визгливого кабана. Сама вера в Христа в языческом мировосприятии не более чем разновидность магии – какая разница чем бороться с поветрием, древним ритуалом или святым писанием? С каждой сценой фильм обрастает все новыми слоями, в которые умещается и желание авторов похвастаться самобытным фольклором, и национальная самоирония, просачивающаяся сквозь века в современность.
Выбор в пользу черно-белой картинки вполне оправдан. Живущее оккультизмом и поверьями село в монохромных тонах выглядит зловеще, а глубина кадра подчеркивает детали. То скрюченные ветви деревьев становятся аркой для шествия духов, то свет в окошке нимбом озаряет шевелюру бренчащего на варгане юноши – Сарнет относится к построению каждого кадра, как к написанию живописного полотна. И в этом отдельная заслуга оператора Марта Таниэля, то лелеющего статичные и насыщенные кадры, то бросающегося в погоню за волком или несущейся по тракту повозкой. Сарнет же предстает весьма эрудированным и насмотренным режиссером. В его проекте просматривается эстетическое влияние как таинственной «Ведьмы» Эггерса, так и обезвоживающего «Поля в Англии» Уитли. Если же копать глубже, то можно провести неожиданные параллели с исторической румынской лентой «Браво!» Раду Жуде. Там повествование в какой-то момент тоже становится вневременным, а юмор все больше отсылает к современным проблемам страны – бытовому нацизму, отношению к соседям и положению простого народа. Ну и конечно, не обойтись без сравнений с недавним отечественным «Мешком без дна», где волшебный монохромный лес также населен причудливыми созданиями. Но если у Хамдамова фольклорная основа – лишь удобные подмостки для безграничной фантазии, то Сарнет предельно эффектно презентует мифологию родной Эстонии, не слишком известную широкому кругу зрителей.
Сарнет предстает весьма эрудированным и насмотренным режиссером. В его проекте просматривается эстетическое влияние как таинственной «Ведьмы» Эггерса, так и обезвоживающего «Поля в Англии» Уитли
Размах народных сказаний тут весьма затейлив и даже немного жаль, что подобная небыль родилась не на карельских или архангельских просторах, где в селах к бабам в душу подселяется таинственная икокта, а бесы водят хороводы в полночь на краю села. Уставший от приевшейся англо-саксонской мифологии и современной готики зритель в «Ноябре» найдет для себя немало диковинного. Если дьявол, что заключает сделки на перекрестке, уже вполне себе вписывается в рамки городских легенд, то есть в фильме Сарнета и одно совсем уж эстонское (даже не прибалтийское) чудо, именуемое Краттом. Это такое гротескное создание, собранное буквально из чего придется и одухотворенное благодаря нечистой силе. Кратт трудолюбив настолько, что готов придушить хозяина, если тот не нагружает его работой вдоволь. У владения краттом есть и побочный эффект – неумело заключенная с дьяволом сделка может привести к преждевременной кончине, а потому за душой для нечистых работяг ходят обычно к местному старцу или ведьме. Любопытно, что в эпоху цифровых технологий стесненные рамками бюджета кинематографисты из Эстонии собрали краттов сами, двигая их подручными средствами, а уже потом подчищали кадр от «веревочек». Выглядит эстонский прообраз робота жутковато, но уж больно хорошо вписывается в языческую канву ленты, где души усопших входят в парную в облике огромных куриц, в залах барского особняка стреляют с ружья в распятие, и вообще черти что творится.
