Эффект Пигмалиона
Синдром Петрушки, 2015, Елена Хазанова, рецензия
Дмитрий Котов рецензирует “Синдром Петрушки”.
Практически не известная на родине Елена Хазанова уже успела пожить в Европе, режиссируя франкоязычные драмы в рамках камерного авторского кино, не заметного широким массам. «Синдром Петрушки» стал первым для швейцарской москвички полнометражным фильмом, снятым хоть и не без участия иностранных продюсеров, но полностью на русском языке. Впрочем, родной сердцу национальный колорит здесь можно разглядеть не более чем в кукольном имени заголовка. Культурологически неоднородная и географически усредненная сказка-притча о причудливой парочке создает вокруг себя некий стилистический вакуум, делающий атмосферу фильма мистической и фантастичной.
Петр – увлеченный артист и художник, вырезающий из дерева необъяснимо притягательные фигурки, способные оживать по волшебной воле его ловких пальцев, – жаждет достичь всеобщего признания и вершин творческого мастерства. Еще будучи безусым юнцом из провинциальной глуши, он умыкнул невесту из цепких лап ее влиятельного отца. Но переезд в перспективный Петербург не спас от проклятия, брошенного в спину отеческим клинком ревности и малодушия. Странное двухсотлетнее семейное предание о злых чарах разгневанного корчмаря, чья дочь сбежала с бродячим кукольником, усугубляется необъяснимой рыжеволосой наследственностью по женской линии и превращает кукловода в марионетку. Запрограммированное будущее начинает сбываться, страхи оборачиваются пророчествами, и из этого порочного круга Петра и Лизу пытается вывести давний друг семьи Боря, который, имея статус талантливого врача-психиатра, конечно же, знает об эффекте Пигмалиона…
Морально-интеллектуальный смысл фильма Хазановой оказался похож на того самого Кашпарека, который спрятался в чреве ритуальной куклы Корчмаря: глубинная суть, потаенная диковинка, удивительный секретик. Но уж больно страшненьким и невыразительным он вышел на свет. Вообще, беременный мужик – это явно патология, так что роды не могли пройти без осложнений.
Евгений Миронов уже не в первый раз примеряет на себя роль персонажа экранизации Дины Рубиной. В квартире «На Верхней Масловке» филиппики его героя полностью затмевались блистательной игрой Алисы Фрейндлих, а десятилетие спустя он вновь оказался бледноват на фоне яркого женского образа. На этот раз в буквальном смысле – нарочито огненная шевелюра Чулпан Хаматовой пылает самым эффектным цветовым пятном любого кадра с ее участием.
Герои существуют в мутном, безжизненном, неопределенном пространстве. Это обезличенные локации, в которых Питер настолько не похож сам на себя, что его выдает разве что Зимний Дворец, расфокусированно мелькающий в одной-единственной сцене на заднем плане. Схематично здесь не только пространство, но и время, в котором декорации, костюмы, интерьеры и предметы плавно блуждают между эстетикой XIX века и условной современностью. Все указывает на одно: зритель помещен в реальность кукольного театра, каким стал мир для одержимого мастера. Холодный мистический страх Петра перед заклятьем, наложенным на него, Лизу и их потомство, заставляет тонкую натуру захлопнуться от агрессии настоящей жизни и самозабвенно уйти в любимое дело. Он сам признает это, в откровенной беседе говоря Боре о том, что ему интереснее заводить кукол, а не детей. Труд художника – нескончаемое стремление к совершенству. Живая женщина, живой человек, теряет в глазах безумца способность отточить театральный номер до идеала, а значит, становится бесполезной. Ремесло кукольника метаморфирует в болезненную педиофилию (не путать с педофилией), и марионетки Хазановой разыгрывают вывернутую наизнанку вертепную историю Пигмалиона, чья Галатея показалась творцу гораздо более привлекательной в виде бездвижного изваяния.
“Синдром Петрушки”, рецензия
Ключевой недостаток ленты, которая по специфике восприятия дрейфует между театром Образцова и «Антихристом» фон Триера, состоит в том, что пленительная загадочность методично и бесславно скатывается в невнятность, опутанную нарушенными драматургическими связями. Раёк, в котором крутятся красивые картинки, местами остается простым лубочным развлечением, лишенным серьезных философских смыслов. История о хрупкости человеческой психики, о межполовом дисконнекте и нюансах в отношениях гения и музы создана женщинами (автор романа Рубина, сценарист Алова, режиссер и композитор Хазанова) и ими же художественно оформлена (Навоенко как постановщик и Николаева по костюмам), а оттого налицо катастрофическая нехватка мужской твердости и структурной жесткости. Женская логика размывает линию повествования, делает ее аморфной, вялой и нерешительной. Более того, Хазанова говорит со зрителем на сбивчивом кинематографическом суржике, будучи не в силах состыковать приемы театральные, литературные, визуальные и смысловые. Полуприкрытый финал оборачивается артхаусным факельным действом – то ли мистическое напоминание об очистительной силе огня, то ли банальный Danse macabre, насмехающийся над новорожденной малышкой и счастливой матерью. В этом танце окончательно смешались и слились в какофонию разнообразные проблемы и темы, изначально заложенные в историю о кукле-кукловоде (Петр = Петрушка, что очевидно). Морально-интеллектуальный смысл фильма Хазановой оказался похож на того самого Кашпарека, который спрятался в чреве ритуальной куклы Корчмаря: глубинная суть, потаенная диковинка, удивительный секретик. Но уж больно страшненьким и невыразительным он вышел на свет. Вообще, беременный мужик – это явно патология, так что роды не могли пройти без осложнений.
