Terra incognita: “Красное солнце” Рудольфа Томе

Мстительницы

Артур Сумароков рассказывает о картине Рудольфа Томе

Рудольф Томе, “enfent inconnu” Нового немецкого кино, снимая свой полнометражный фильм “Красное солнце” в 1970 году, бесспорно, держал в памяти киноработы Расса Мейера, пропитанные духом эстетского exploitation. Томе сложно упрекнуть в нарочитой подражательности; сюжетно его “Красное солнце” легко зарифмовывается с “Быстрее, кошечка! Убей! Убей!”, но вместе с этим дебют режиссера – это пастиш, обладающий гораздо более бесплотной и идеологически размытой фактурой, в которой самодовлеющим элементом становится ощущение меняющейся на глазах эпохи. Жизнь – это рай или ад, который мы создаём для себя сами; Томе в своём дебюте творит собственный взгляд на родную Германию и на людей ее населяющих. В этом взгляде косная, чересчур упрощённая реальность исторического процесса обрастает плотью экзистенциального хаоса. Революционное брожение умов, вырвавшееся наружу хтоническим адом Фракции Красной Армии, здесь представлено неким абсолютно бытийным дивертисментом. Секс как искусство, насилие как искусство: философия разрушения привычных устоев превращается в философию поиска смысла, которого, вполне возможно, и нет. А может быть и есть, но искать его равносильно блужданию по пустошам.

Кадр из фильма “Красное солнце” Рудольфа Томе

Камера Бернда Фидлера снимает Мюнхен шестидесятых с утончённостью, город кажется постоянно погруженным в неповторимую кислотную рефлексию, и вслед за режиссёром зритель тонет в этой упоительной вязкости ночного города, где правят бал четыре центральных протагонистки во главе с гиперсексуальной Уши Обермайер. “Красное солнце” это одновременно и урбанистический вестерн, и феминистическая утопия, и классический exploitation, но искать привязки к конкретным жанрам тут на самом деле бесполезно, как бесполезно и считать фильм только лишь политическим высказыванием. Насыщая ленту множеством контекстов и как можно дальше уходя от явных исторических параллелей, Томе политику подменяет эстетикой, пафос – гротеском, идеологию – демагогией, лобовые метафоры – еле скрываемой иронией. Он любит женщин, но кажется, что он их боится. Лукавит. Обманывает. Как истинный постмодернист, для которого кинематографический вокабуляр надо изобретать заново.

Это одновременно и урбанистический вестерн, и феминистическая утопия, и классический exploitation, но искать привязки к конкретным жанрам тут на самом деле бесполезно. Уходя от явных исторических параллелей, Томе политику подменяет эстетикой, пафос – гротеском, идеологию – демагогией, лобовые метафоры – еле скрываемой иронией

У революции есть только женские имена. Революция по Томе это в первую очередь свобода. Поступков, мыслей, желаний, свобода как базовый фундамент человеческого существования. Свобода, становящаяся первой ступенькой к новому своему самосознанию. Свобода, в том числе, и в праве на насилие, которым столь убедительно пользуются героини “Красного солнца”, своими действиями иллюстрирующие все то, что позже назовут “радикальным феминизмом “. Тем удивительнее, что это кино не выглядит ни манифестом, ни протестом; Томе скорее наблюдает, чем пытается быть соучастником. Все хотят перемен, всем осточертел существующий порядок вещей, все устали и все боятся. Себя, других. “Красное солнце” будто бритвой Оккама отрезает на корню страхи конкретных индивидуумов и целых групп, не переходя на язык деструктивного. Кино обращено к деконструктивному пониманию бытия, плоть его взращена в нынешнем настоящем, в акциях Femen, Pussy Riot, в бунте всех против всех, бунте против диктата большинства, которое вскоре само станет таким большинством.

Практически все ленты режиссера легко вписать в феминистский дискурс на опережение, но “Красное солнце”, используя мотивы кинематографа мести, является большей частью гимном не Женщине, но Времени, которое олицетворяет эту женщину. Время, которое невозможно постичь до конца, ибо стремясь его обогнать, можно упустить немало важного вокруг и внутри себя. В этой вечной погоне можно ослепнуть, но красное солнце будет по-прежнему неумолимо.