Игорь Нестеров об Америке и «Омерзительной восьмёрке» Квентина Тарантино
…и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот…
Евангелие от Марка 3:25
Белый юноша расстрелял девятерых черных прихожан чарльстонской церкви. На его руке было вытатуировано крестообразное конфедератское знамя. Ветеран-афроамериканец убил пятерых полицейских в центре Далласа. Среди его записей обнаружили признание, что «белых свиней» убивать легко и приятно. Марш Сынов Конфедерации перекрыл улицу в поселении Стоун Маунтин штата Джорджия. Его участники во все глотки скандировали ку-клукс-клановский лозунг: «White Power!». Группа чёрных повстанцев устроила день ненависти в луизианском городке Батон-Руж. Раздавались призывы сжигать дома «светлокожих ублюдков».
Нет, это не сводки с фронтов Гражданской войны. И даже не хроники расовых бунтов времён отмены сегрегации. Это заголовки американских интернет-газет последних двух лет. Страну победившей свободы и толерантности, как в старые добрые времена, огласил зов крови. И сразу не разберёшь, то ли откуда-то налетели вихри враждебные, то ли отчего-то пробудились хищные инстинкты, то ли страна на самом деле не такая уж свободная и не слишком толерантная. Вдруг все эти приветливые Джеймсы Смиты и учтивые Смиты Джеймсы влезли обманом в галантерейную лавку, перебили хозяев, сменили одежду и оказались вовсе не теми, за кого себя выдают?
Самое лестное и, одновременно, страшное для художника, когда его фантазия пронизывает реальность, а химеры сознания оживают и вырываются наружу. Иногда художник не столько из-за пророческой зоркости, сколько из-за творческой корысти проникает за горизонт событий куда дальше, чем самый матёрый обществовед. Иногда несерьёзное, на первый взгляд, кино о прошлом так серьёзно рифмуется с настоящим, что впору говорить если не об извечной связи времён, то уж точно о вневременной эклектике. Квентин Тарантино дописал сценарий «Омерзительной восьмёрки» за несколько месяцев до того, как по Штатам прокатилась жестокая волна насилия, заставив вспомнить, что всё новое – напрасно забытое старое, а сытый, спокойный и стабильный Запад смертельно истосковался по первородной дикости.
Камерный тарантиновский сатирикон – это не конъюнктурный блэксплотейшн, как «Джанго освобожденный», и не блестящая профанация, как «Бесславные ублюдки», а своего рода danse macabre на свежих останках мечты о гражданском равенстве, народном единстве и расовом братстве. Хореограф всего действа грандиозно ниспровергает, а затем не менее грандиозно разбивает на осколки великий американский миф. Этот миф, зачатый во времена ранней независимости и рожденный сразу после Гражданской войны, подарил стране святую веру в безграничность возможностей и доброту побуждений, доблесть Юга и благородство Севера, апостольский статус отцов нации и, наконец, силу оружия – главной гарантии закона и порядка. Кому-то может показаться, что Тарантино кощунствует, насмешничает или даже юродствует. Отчасти это правда, но никогда ещё голливудский провокатор так лихо не раскачивал американские скрепы и не отправлял всех священных коров родной страны – прямиком на бойню.
Гиблое дело Юга
Когда ниггеры напуганы, белые в безопасности
шериф Крис Мэнникс
Летописец упадка американского Юга Уильям Фолкнер однажды мрачно заметил, что прошлое никогда не умирает. Прошлое зажимает людей между своих скрижалей, зацикливая на былых обидах и моральных травмах, определяя мотивы поведения на долгие годы и даже десятилетия. Южане ведь так никогда и не простили северянам военного поражения и послевоенного унижения. Чудесное примирение янки и дикси не более, чем инсценировка, призванная сохранить хлипкое согласие и выдать желаемое за действительное. Культура современного Юга – этакая вещь в себе, грубая, гордая и активно противостоящая наступлению либеральной Америки.
Антагонизм южной самобытности и северной гегемонии обработаны, переосмыслены и удачно вписаны в художественный антураж «Восьмёрки». Палач Освальдо Мобрей, как заправский рефери, во избежание преждевременного кровопролития делит злополучную галантерею Минни на южную и северную части с одобрения всех её временных обитателей. Тарантино вкладывает в уста своих персонажей-конфедератов, генерала Сэнфорда Смитерса и шерифа (лжешерифа?) Криса Мэнникса, реплики, полные злого сарказма и ненависти к северным завоевателям. «Вы, сэр, гиена», – сходу набрасывается престарелый генерал на вешателя Джона Рута – явного северянина, судя по диалекту, манерам и симпатиям. Янки – сукины дети, вашингтонская пресса – вздор, освобожденные негры – обманщики и головорезы, неустанно подчёркивает молодой шериф.
Слева – Брюс Дерн в роли генерала армии Юга Сэнфорда Смитерса. Справа – главнокомандующий армии Конфедерации – генерал Роберт Ли
Тарантиновский Юг быстро оборачивается размашистой карикатурой на Юг реальный. Нынешние потомки конфедератов машут знамёнами и устраивают парады памяти по утраченным идеалам, благоговея перед славой своих прапрадедов. В каждом южном городе от Монтгомери до Нового Орлеана, от Остина до Мемфиса установлены памятники героям Конфедерации, их именами названы округа и улицы, колледжи и школы. Тарантино играючи рушит пресловутую идиллию техасцев и луизианцев, алабамцев и теннессийцев, утверждая, что постконфедератский Юг держался и держится на двух столпах – культе пораженчества и органическом расизме. И если первый – смехотворен, то второй – самоубийственен. Когда Мэнникс истошно вопит о достоинстве и отваге проигравшей Конфедерации и восхищённо отдаёт честь злобному старикашке в сером мундире, а после убийства последнего сразу надевает этот мундир на себя, он выглядит не как полный мерзавец, но как круглый идиот. Однако когда дряхлый генерал яростно восклицает, что без колебаний отдал приказ о расстреле всех чёрных солдат Севера после сражения при Батон-Руже, то он публично признаётся в фанатичной расовой злобе, более того – упивается её и тем самым подписывает себе смертный приговор.
Оба тарантиновских южанина весьма архетипичны. Капитан Мэнникс – манерный реднек, козыряющий словечком «ниггер», но знающий, как себя вести, чтобы не получить пулю от чёрного мстителя. Генерал Смитерс, портретный близнец Роберта Ли – самого почитаемого из вождей Конфедерации, прячет за природным аристократизмом такой же природный расизм. По существу, американское «конфедератство» по-тарантиновски – это причудливая смесь пустой бравады, дремучей ксенофобии и дурацкого исторического самоупоения, которые не заслуживают ни любви, ни тоски, ни жалости. Впрочем, тарантиновский взгляд на Юг и южное наследие вполне традиционен для Голливуда. И быть бы «Восьмёрке» – по-прежнему актуальным, но весьма пристрастным продолжением «Джанго» в угоду вкусам либеральной общественности, если бы не крутой режиссёрский разворот на 180 градусов.
Большой обман Севера
Чёрные в безопасности, только когда белые обезоружены
майор Маркиз Уоррен
Победа янки в Гражданской войне ознаменовала приход в Америку не только расового равноправия, но и терпимости, которая позже приняла уродливую форму насаждаемой сверху политкорректности. Сверхидеей американского общества со временем стала погоня за расовым миром любой ценой, даже ценой постоянного порицания белого большинства, навязывания комплекса «вины белого человека» и повального игнорирования «чёрного расизма». Квентин Тарантино, пожалуй, первым из кинематографистов бросил пристальный взгляд в сторону воздушных замков, воздвигнутых Севером.
Тарантиновский майор-афроамериканец постоянно хватается за рукоять револьвера, стоит ему только услышать крамольное словечко на букву “N”. Северянин Джон Рут при первой встрече с чёрным коллегой по ремеслу замечает, что «темнокожие» с недавних пор не переносят, когда их называют «ниггерами». Режиссёр намеренно идёт на лингвистическую уловку, поскольку слово «темнокожий» (darkie), равно как слова «негр» (negro), «смуглый» (browny), «цветной» (colored), «мальчик» (boy), сегодня считаются оскорбительными для чёрных американцев и могут вполне спровоцировать бытовой конфликт или чего доброго перестрелку, хотя ещё полвека назад свободно использовались в разговорном обиходе. Фильмы Тарантино всегда брезговали политкорректностью, но «Восьмёрка» открыто глумится над её современными проявлениями.
Примечательно, что Север в тарантиновском киноспектакле представлен двумя охотниками за головами. Если вспомнить, что федералы, жестоко подавившие восстание южных штатов, набирали людей по принципу, «чем злее, тем лучше», то выбор героев подобной профессии покажется не столь уж случайным. Джон Рут всем своим поведением подчёркивает, что представляет закон: раздаёт приказы, проверяет документы, конфискует оружие, норовит надеть наручники на тех, кому не доверяет, и при этом полон решимости исполнить свою сакральную миссию – довести опасную преступницу Дейзи Домергу до эшафота, вместо того, чтобы сразу пустить ей пулю в лоб.
Майор Маркиз Уоррен (Сэмюэл Л. Джексон) и его трофеи
Вешатель Рут – единственный из восьмерых, кто устанавливает правила, сначала в дилижансе, а затем в галантерее, и единственный, у кого помимо револьвера всегда наготове винчестер. По-видимому, все остальные, нехотя, слушаются его только в силу последнего обстоятельства – огневой мощи пушки. Можно заключить, что законник Рут – лицо федеральной власти, которая никому не верит, держит всех под прицелом, но следит, чтобы на собственность не покушались, и трупы не ложились штабелями.
Напротив, майор Маркиз Уоррен – сторонник радикальных методов обращения с теми, кто ему досаждает, а досаждают ему, разумеется, белые. Поначалу кажется, что Уорреном движет желание восстановить справедливость, очистить страну от беззакония и заодно заработать на этом, но вскоре понимаешь, что его истинная цель – месть, причём максимально свирепая. Убийства светлокожих, морально-физические страдания беспомощных врагов доставляют чёрному северянину не только радость возмездия, но и видимое эстетическое удовольствие. Сцена орального изнасилования генеральского сына зеркалит эпизод надругательства белого полицейского-извращенца над чёрным преступным боссом из «Криминального чтива». Любопытно, что оба насильника, майор Уоррен и коп Зед, в результате лишаются мужского достоинства. Спустя двадцать лет Тарантино меняет стороны местами, показывая, что межрасовый конфликт зацвёл новыми красками, а чёрный расизм не менее отвратителен, чем белый.
Вот и получается, что янки с их благими намерениями – вовсе не честные джентльмены и не милостивые победители, как принято считать, а кучка душегубов и прохвостов. Государственник Рут мимоходом подговаривает майора Уоррена законным образом отправить на тот свет старика-южанина. Примерно так же федералы из Вашингтона втихомолку советует городским мэриям Юга – избавиться от культурных следов Конфедерации, снести памятники, переименовать улицы и учебные заведения. Политкорректность лишь множит никчемные обиды и не умиротворяет ни одну из сторон. Сколько бы ни запрещали слов, чёрные всегда найдут повод оскорбиться, а белые – выдумать новые колкости. Чёрный майор устраивает белым кровавую баню. Это мнимая расовая дружба разбивается о желание потомков рабов свести исторические счёты. Казалось бы, Тарантино покушается на самое заветное – подрывает американскую веру в безоговорочную историческую правоту Севера. Однако ему этого мало. Он разоблачает ещё одну ложь и оскверняет ещё одну национальную святыню – выворачивает наизнанку жанровую подоплёку вестерна.
Вечная дикость Запада
Я определённо из тех, кто ездит на Рождество к своей матери. Ясно? Рождество с мамой, Боже… Это же чудесно
ковбой Джо Гейдж
Со времён «Большого ограбления поезда» (1903) и по сей день вестерн остаётся эталонно американским жанром, несмотря на то, что итальянцы в своё время внесли немалую лепту в расширение его границ. По факту именно вестерн положил начало фабрике грёз и заложил первые основы кинематографической культуры Нового Света, поэтому его без преувеличения можно считать – зеркалом американского общества. Иногда кривым, иногда мутным, иногда треснутым, но всё же отражающим в той или иной мере изгибы национального сознания.
Вестерны золотой эпохи Голливуда прославляли американскую исключительность, заставляя любоваться отважными шерифами, храбрыми рейнджерами и ясноглазыми леди, рисуя сказочной красоты пейзажи, где человек со звездой на груди всегда придёт на помощь, а бандит никогда не уйдёт от наказания. Это время уверенности Америки в её моральном превосходстве и историческом предназначении. Вестерны конца 1960-х – начала 1970-х годов впервые принесли в американское кино циничный и пессимистичный взгляд на державное прошлое. Вьетнамский шок и поствьетнамский кризис заставили режиссёров и сценаристов скептически посмотреть на национальный миф, наполнив свои фильмы негодяями и садистами, мародёрами и мошенниками, где герой далеко не всегда спасает положение, а злодей часто побеждает самым вероломным способом.
«Омерзительная восьмёрка» пропитана не только тягучей атмосферой и хитрым сарказмом спагетти-вестернов Серджио Леоне и Серджио Корбуччи, но и духом угрюмого ревизионизма семидесятых, который основательно переосмыслил привычные жанровые каноны. Тарантино не просто переосмысливает классику вестерна, он тонко издевается над её прилизанностью и стерильностью, плюшевостью и картонностью, а главное – над наглым и бесстыдным отбеливанием реальности. Романтизация освоения Старого Запада стала визитной карточкой фильмов патриархов американского кино – Джона Форда и Рауля Уолша. Именно на них обрушивается вся мощь тарантиновской иронии. Именно над драгоценными фальшивками фабрики грёз от души куражится создатель «Восьмёрки».
Майкл Мэдсен в роли «погонщика скота» Джо Гейджа
Действие фильма Тарантино происходит в снежном аду Вайоминга, а не в привычных степях и пустынях Аризоны, Техаса или Оклахомы, на фоне которых разворачивается сюжет львиной доли ковбойских историй. По сути дела автор бросает вызов шаблонам с первых же кадров, но нисколько не искажает сути в угоду творческому замыслу, ведь Вайоминг – одно из самых пропитанных кровью мест Дикого Запада. На дилижансе, который перекочевал в сценарий «Восьмёрки» прямиком из знаменитого фордовского «Дилижанса» (1939), трогательно изображён истреблённый бизон. Курт Рассел то и дело копирует Джона Уэйна – любимого американцами киноковбоя, а троица типажных лжецов и мерзавцев, собранная в галантереи Минни – пародирует цветастый вестерновский альманах персонажей. Джо Гейдж – брутальный маменькин сынок, разодетый, как поющий пастух из мюзиклов 1950-х гг., Освальдо Мобрей – палач-англичанин в щегольском твидовом пальто, услужливый мексиканец Боб с коварным прищуром глаз намекают, что вся эта шляпно-кольтовая киновселенная не более, чем лицемерный костюмированный водевиль, который скрывает от зрительских взоров – нечто действительно важное.
Ключом для понимания разоблачительного авторского замысла служит пятая глава картины – «Четыре пассажира», когда убийцы приезжают в галантерею Минни и проводят там карательную акцию – безжалостно уничтожают жителей дома, где царит покой, уют и расовая гармония. Незнакомцы сохраняют жизнь лишь генералу Смитерсу, который, по словам одного из бандитов – «выглядит аутентично». Аутентичность – вот главное, а прелестные блондинки-скауты, счастливые межрасовые браки, белые, живущие под одной крышей с чёрными и делящие с ними хлеб – это неаутенично. Дружеская переписка Авраама Линкольна и чёрного кавалериста – это неаутентично. Наконец, афроамериканцы в вестернах – это тоже неаутентично, ведь респектабельные белые режиссёры никогда не брали их сниматься в ковбойском эпосе, то есть фактически вычеркнули их из истории вестерна, а значит из истории страны. Каким бы героическим и идиллическим не пытались изобразить Дикий Запад его знаменитые воспеватели, они отлично понимали, что всё это лишь фривольные выдумки. Вместо них были горы трупов, расовые погромы и орды мерзавцев, о чём никто из классиков американского кино не удосужился сказать ни слова.
***
Каким-то странным образом за восьмым фильмом Тарантино закрепился ярлык невинного синефильского аттракциона, увлекательного сборника цитат на винтажные вестерны и на себя любимого. Широкая аудитория и значительная часть критиков не разглядели или не захотели разглядеть за режиссёрским высказыванием ничего, кроме очередного сеанса нарциссизма гениального голливудского фокусника, который после покорения заоблачных вершин просто не знает, чем бы ещё удивить. Интересно, что в самих Соединенных Штатах лишь немногие решили, что перед ними нечто гораздо большее и задались вопросом: режиссёр, видимо, желает сказать что-то плохое об Америке, но что именно, чем мы провинились, и зачем мы, вообще, должны его слушать? На поверку Квентин Тарантино отнюдь не винит американцев за расизм, фальшивые мечты и великие иллюзии, ведь незачем обвинять в том, чего ты не в силах изменить. Хотя его последнее кино более чем когда-либо не только про Америку, но и для Америки.
In God We Trust
Глубокая тарантиновская рефлексия на день вчерашний и день сегодняшний – это посвящение национальной утопии и историческим ошибкам, которые гложат до сих пор, которые нельзя исправить и ни в коем случае нельзя повторить. Но важно честно в них признаться, простить и по возможности забыть. Ведь настанет час, и беспощадная Дэйзи Домергу прикончит своего тюремщика, вырвется на свободу, и вот тогда двум заклятым врагам и завзятым мерзавцам, потомкам конфедератов и отпрыскам северян, евроамериканцам и афроамериканцам придётся объединиться и положить конец вековой распре. Обуздать первобытную дикость, вздёрнуть повыше взаимную ненависть, отказаться от мести и выкинуть из головы фиктивный миф о прошлом. Чтобы не случилось новой резни. Чтобы дух Старого Запада не ожил и не залил эту землю реками свежей крови.
