Слон сидит спокойно (Da xiang xi di er zuo), 2018, Ху Бо
Эрик Шургот – о четырехчасовой ленте китайца Ху Бо
«Бараки-недоростки», «новостройки-костыли» – отдельные образы «Поэмы о родине» Хаски удивительно точно ложатся на безымянный промышленный китайский городок, придавленный свинцовым небом. Тоскливая родина для совершенно разных людей: не та, в которую тянет вернуться, напротив – ненавистная и чужая. Фильм… нет, кинополотно Ху Бо, как уже было точно подмечено, вечно двадцатидевятилетнего режиссера, встречает зрителя чудным рассказом самоубийцы. Где-то в Маньчжурии есть цирк, в котором живет слон, что все время неподвижно сидит, даже если его колют в бока вилами или громко окрикивают. В этой емкой метафоре легко углядеть совершенно разный подтекст, в том числе и политический, но Ху Бо не просто так помещает своего слона далеко на границу страны и за границы кадра. Увидеть сидящее неподвижно могучее животное – обрести наконец-то покой и успокоение, приняв жизнь такой, какая она есть.
Героев тут четверо, и они подобны спичкам, которые шпана подбрасывает к потолку подъезда – влипшие намертво в побелку и стремительно догорающие, оставляющие после себя паленые остовы посреди закоптелого потолка. Метафоры Ху Бо ненавязчивы, но болезненно точны – бессмысленная детская забава как инсталляция внутреннего состояния человека. История каждого из четырех начинается одинаково – их так или иначе изгоняют, выпихивают на промозглую серую улицу. Киноязык китайского постановщика поначалу сбивает с толку – персонажи, ведущие с героями диалог, часто оказываются вне фокуса, хоть и произносят порой куда больше слов. Они становятся не более чем навязчивым гулом, врывающимся в мысли откуда-то из размытого серого фона бытия, тем самым привычным раздражителем, что не дает обрести, подобно слону, покой. “Жизнь ущербна” – скажет один из эпизодических персонажей, так и не вышедших “в фокус”, и уже через мгновение где-то за кадром под издевательский хохот поскользнется на брошенной на пол кожуре, а камера последует дальше.
Кадры из фильма “Слон сидит спокойно”
Вэй Бу и Хуан Линь – будущее, предоставленное самому себе. Отец Вэй Бу выброшен с работы за взятки и за каждую мелочь готов грызться с родными, а мать Хуан Линь свое существование превратила в декорации праведного обывательства, в которых 17-летней девушке еще рано пользоваться косметикой, но уже нужно обстирывать вечно похмельную родительницу. Школу, в которую ходят подростки, власти грозятся закрыть из-за её «неблагополучия». Простое решение проблемы – устранить её, сделав вид, что ничего не было. Вэй Бу, в сущности, на школу плевать. Он давно словно бы ищет проблем на свою голову – и ведь находит, а что делать дальше – вопрос риторический. Хуан Линь крутит роман с завучем, немолодым и циничным мужчиной, черпающим мудрость из анекдотов. Причина этих отношений удивительна и тем более болезненна. Приходя в глянцевую чистоту квартиры любовника, в нарочитый порядок и уют, девочка забывает на время о том, что дома её ждет засорившийся сортир, запах перегара и горы немытой посуды. Привычный мир рушится, когда компрометирующее видео из караоке-бара разлетается по всемирной паутине. Кому какое дело до причин, для оскотинившегося мира Хуан Линь теперь просто маленькая шлюшка.
Ван Цзинь – прошлое, то самое, что стыдливо прячут в тесных каморках за лощеным фасадом «дома престарелых». Бывший военный, краса и гордость своей страны, живет на балконе, любит кудлатую маленькую псину и единственную внучку, пока родная дочь и зять всеми неправдами пытаются отправить его в пансионат. Наконец, Ян Чен – слоняющееся без дела настоящее, зацикленное в собственном экзистенциальном поражении. Словно подсмотренный Ху Бо в каком-то нуарном анимэ, слегка небритый, постоянно курящий парень с вечно грустным взглядом. Утром он видел смерть, возможно, единственного друга, и едкое чувство вины, от которого так хочется отмыться, не дает покоя, словно зуд. Все четверо связаны друг с другом, и это вовсе не сценарный клей – виляющий среди закоулков и подворотен сюжет невероятно продуман и восхитительно написан, даже те самые «чеховские ружья» тут «стреляют» на редкость вовремя и точно. И если первое сходство героев – их отчужденность от общества, то второе и главное – странная, рефлекторная вера в завтрашний день, существующая вопреки окружающим их событиям и пейзажам.
Камера следует за героями по пыльным, утонувшим в смоге улицам, изредка словно выглядывая у них из-за плеча, будто бы это ангел-хранитель, вынужденный понуро блуждать в лабиринтах трущоб и новостроек, чтобы уберечь от всего дурного. А ведь они действительно, невзирая на постоянную тягу к саморазрушению, лелеют жизнь, оттого и рвутся к слону в эту самую Маньчжурию, подальше от собственных следов. Так тонко и ненавязчиво, что не хочется отрываться, следя за ныряющей в подъезды и переулки камерой, еще никто не придавал сухому бытовому реализму черты едва ли не мистические, не облачал в ускользающую метафору совершенно пошлые по природе своей ситуации. Лишенное саундтрека течение истории часто погружается в вязкий пост—рок, исполняемый группой Hua Lun. Растянутая, обволакивающая музыка индустриальных городов, в которой сквозь отчаяние слышится перезвон надежды.
Героев тут четверо, и они подобны спичкам, которые шпана подбрасывает к потолку подъезда – влипшие намертво в побелку и стремительно догорающие. Метафоры Ху Бо ненавязчивы, но болезненно точны – бессмысленная детская забава как инсталляция внутреннего состояния человека
Осознанно или нет, но режиссеру удалось безупречно соотнести некоторые локации и разыгрывающиеся в них события. В безлюдном “Обезьяньем парке” под молчаливыми взорами сиротливых животных подростки пытаются выяснить отношения, но так и не решаются высказаться начистоту, боясь неосознанного осуждения даже со стороны тех, кому доверяют. Обезьяны молчат – люди же мигом заплюют и затопчут. Ян Чен ведет свою возлюбленную через темный тоннель. Их встреча – попытка вернуть безвозвратное, срастить навеки разорванное. Но, не найдя ничего общего, пара расстается, и женщина, в лице которой Ян Чен отчаянно искал душевный костыль, уходит в молоко света, сгустившееся на выходе из тоннеля. Старик Ван Цзинь приходит в дом престарелых, встречающий лощеным, выпестованным, но совершенно безжизненным фасадом. За лицемерием лозунгов скрываются склепы с еще живыми людьми, и нет им конца вдоль длинного коридора. Старый солдат страшится не неизбежной старости, но медленного угасания в социальной могиле, превращения в ту самую спичку, дотлевающую на потолке подъезда.
Метафора «горения» или «выгорания» встречается в фильме не единожды. Ян Чен постоянно курит, озябло на улице и в заставленной пустыми бутылками квартире, порой до запекшейся крови на губах. В одной из сцен он оказывается возле пожара и бросается на помощь вспыхнувшему на кухне повару. Парень обжигает руку, но словно не чувствует физической боли – та, что рвет изнутри, оказывается гораздо сильнее. Так они и тлеют, каждый по-своему, ища до поры до времени, на кого бы возложить чувство вины и ответственности, пока не решают, каждый независимо друг от друга, отправиться смотреть на полумифического слона. Режиссер тем временем устами старика Ван Цзиня подкидывает новую дилемму: куда бы ты ни поехал, лучше не будет, сменятся только декорации. А ведь скрывающийся от бед школьник Вэй Бу, стоя лицом к городу и спиной к камере, по-детски и несерьезно проклинает место своего рождения, и его невозможно винить за это. «Слон сидит спокойно» – кино, состоящее из вспышек невероятной экспрессии на фоне затянувшейся дороги жизни. Две наиболее символичные сцены ждут зрителя в самом конце. Автобус следует даже не в Маньчжурию, а в какой-то перевалочный пункт. Те герои квартета, что все же смогли уехать, неподвижно и молча стоят на промежуточной остановке, вдыхая воздух, образуя полную равнодушия мизансцену. Наконец, перед самыми титрами, люди выходят из автобуса, и просто начинают пинать самодельный мяч, а когда кажется, что сцена никогда не закончится, и фильм навечно в ней зациклится, откуда-то из-за кадра слышится крик слона.
