Сегодня в прокат выходит «Амбивалентность» Антона Бильжо – картина о любовном треугольнике с участием двух молодых психиатров, написанная Сергеем Тарамаевым и Любовью Львовой (режиссерами «Зимнего пути» и «Метаморфозиса»). Антон Фомочкин поговорил с Тарамаевым и Львовой об их фильмах.
Антон Фомочкин: Ваши истории построены на участии того или иного общественного табу, которое является трамплином для невозможности двух людей существовать рядом друг с другом. Табу, которые вы затрагиваете. Гомосексуализм, взаимоотношения взрослого мужчины и девочки, отношения матери с лучшим другом ее сына. Табу рождаются впоследствии? Или с них начинается работа?
Сергей Тарамаев: Наверное, все-таки изначально табу существует.
Люба Львова: Может быть, оно существует в нас. Потому что мы тоже для себя нарушаем какие-то границы.
Сергей: Это можно очень многозначительно прочесть (улыбается). Какие в нас есть табу? Мы пресные, традиционные люди. Но, если говорить о том, что у нас есть большая разница в возрасте да, то может быть только поэтому.
Люба: Мне с детства нравились писатели, которые нарушают табу. Ницше. Из маргиналов Жан Жене.
Сергей: Они существуют изначально. В «Зимнем пути» сразу существовал этот конфликт, где главный герой гей, которого полюбил не гей.
Люба: У нас не возникает мысли, какое же сейчас табу придумать. То, на чем можно строить драматургию возникает естественно. Мы сами как зрители любим, когда нас выводят из равновесия. Поэтому, если возникают вещи, которые выводят из равновесия, нам это нравится. Нам не интересно, когда все гладко и не прерывая сна, как Сережа говорит. Вдруг возникает какая-то музыка, или какой-то герой, а потом это само приходит. Специально мы не моделируем чтобы еще остренькое ввернуть.
Сергей: Но вот в сценарии который задумывается тоже будет остренькое. (смеется)
Антон: В своих интервью вы говорили об импульсах, с которых начинается фильм. Эти импульсы фрагментарны? Что является отправной точкой в этом импульсе?
Сергей: Может, как в последнем сценарии песня.
Люба: А девиации накладываются дальше. Первична музыка.
Антон: Когда вы самый первый раз решили писать вместе, как вы пришли к этому? Вы сразу захотели заниматься кино в драматургии, режиссуре или пришли к этому?
Люба: Пришли. Мы смотрели очень много фильмов и на то время в нашем кино было затишье. Боря Хлебников еще не снял “Коктебель”. Было так душно. У нас была программа песен 30-х годов, я играла, а Сережа пел. Потом расписывали мебель, оформляли как дизайнеры у знакомых рестораны. Параллельно мы смотрели в день по несколько фильмов. Были жуткими киноманами и решили попробовать сами написать. Это стало идеей фикс. Начали просто писать буриме. Такую тетрадку, когда пишешь несколько страниц, переворачиваешь, а потом пишет другой человек. Так появился первый сценарий, который назывался «Край». Его купил Сергей Ливнев, он был тогда еще продюсером. И даже была возможность его снимать.
Сергей: В смысле производства эта идея заглохла, не хватало денег. Тогда мы впервые в театральной студии увидели Петю Скворцова, которому было 13 лет, мы его пробовали и хотели снимать. А сейчас, по прошествии десяти лет он снялся у нас в «Докторе Преображенском» в одной из главных ролей. Мы этому очень рады.
Антон: В каждом вашем новом проекте фигурируют актеры, которые раскрывались у вас в прошлых работах. Так или иначе, вы пишете под актеров после работы с ними?
Сергей: К сожалению, сам сюжет начинает говорить: «Нет». Из нашей сборной СССР по хоккею складывается тройка-пятерка артистов. Персонажи, выбирают артистов из наших любимчиков. И когда мы пишем, они по страничкам ходят. Другое дело, что в результате все может перетасоваться. Мы можем видеть актера, когда пишем, но это не значит, что он будет играть.
Антон: Заметил, что вы открываете актеров с той стороны, с которой их начинают воспринимать и зрители, и другие режиссеры. Мишуков не снимался до «Зимнего пути», Ткачук в этой психофизике стал довольно часто играть, Корешков снимался у вас после «Горько». За этот срок перерыва между театром и кино вы поменяли свой метод, чтобы находить эту удачную жилку внутри своих актеров?
Сергей: Дело в том, что для нас не существует разницы между методиками. Задачи одни и те же.
Люба: Главное – знать, что выражать. В каждой сцене отдельно. Тогда это просто объяснить. А если не знаешь, то хоть придумай любой метод… Все равно. Манера может быть любой, любой стиль, но нужно знать, что выражать.
Сергей: Свой стиль общения на площадке вырабатывается. Ты же имеешь специфику говорить, выражать мысли. Он как бы сам есть, но он присущий только нам с Любой. Самое интересно, что на сериале, когда огромные выработки, нужно очень быстро объяснить, а актеру понять. Вырабатывается своя технология. С Машей Андреевой, например, мы стали говорить: «Сейчас ты очень маленькая». Она понимала и становилась внутренне ребенком. Или: «А давайте, хоть сейчас все и хорошо, но утяжелим». Это сделать более эмоционально, драматично. У каждого появляются свои словечки. Эта терминология не универсальна. Она вырабатывается в общении с артистами. Мы начинаем говорить на птичьем языке.
Люба: Жанр тоже диктует определенную актерскую игру. Если бы мы снимали сейчас фэнтези, все было бы немного по-другому. На «Зимнем пути» иногда не получалось снимать, как мы задумывали. Слетало все. Бюджет был настолько маленький, что не подвозили вовремя камеру. Или безумные вещи, например актер голову разбил. И тогда нужно было срочно перестроиться, и придумать сцену совершенно по-другому.
Антон: В этой стрессовой обстановке насколько режиссерская импровизация остается в фильме? Эти обстоятельства рождают новые грани?
Сергей: Бывают такие обстоятельства, особенно на «Зимнем пути». Как мы бы ни готовились с Мишей два месяца, все-равно мы сняли картину за двадцать две или двадцать одну смену с небольшим бюджетом. У Миши были ограничения по свету, он все снимал с плеча. И плюс ко всему все было так рукотворно. Это не вина даже денег, а обстоятельств.
Люба: Но это была нетрадиционная киногруппа, это скорее была банда. Один человек мог выполнять много разных функций.
Сергей: В какой-то степени это было ВГИКовское кино. Потому что у нас не было разрешений на многие объекты. Приезжала милиция, и мы убегали. Самый яркий в «Зимнем пути» пример – это роль, которую сыграл я. Потому что артист, всеми нами любимый, в нашей компании, не буду называть имя, был очень сильно пьян. Настолько, что не мог говорить. Мы не могли отменить смену. Это было в доме скульптора Мухиной, где нам дали один день, и мы понимали, что ничего там не снимем больше. Миша Кричман отдал мне свою маечку, я надел халат, предназначенный для артиста, и вошел в кадр. Я не был абсолютно готов. Хотя внутренне мы все понимали, как делать. Но психологически перестроиться было сложно. Из-за этого тот персонаж, этот Слава тоже поменялся. Он стал другим. Но сломало ли это всю концепцию? Нет, слава Богу, она вписалось.
Люба: Но все равно на монтаже какие-то акценты звучат по-другому. И это очень хорошо, мне кажется, это правильно. Для нас, снять как ты задумал, чтобы вся техника, все артисты так сыграли. Смонтировать, как все нарисовано. Это робот немножко. С одной стороны это, наверное, правильно. Но с творческой точки зрения не интересно, таким кино мы бы не хотели заниматься.
Сергей: Стенли Кубрик сказал бы: «Ни фига, вот у меня как придумано, я как вижу…», но мы просто в этот момент находим самый оптимальный вариант для нас. Потому что в этой гибкости появится нечто, что мы даже не предполагаем.
Люба: А на монтаже ты видишь, что здесь такой интересный акцент возникает, которого мы даже не заметили, но который вдруг на съемках так сложился, и его нельзя не подчеркнуть. А благодаря ему немножко меняется и дальше, дальше. Вдруг кто-то принес офигенную музыку. Или что-то еще. Одно за другое.
Сергей: Не в смысле, что ты снимал трагедию, а в зале смеются. Это плохо (смеются) Это трагедия уже для режиссера. Я видел несколько раз. Мы за то, чтобы как говорил наш любимый артист Евгений Ткачук: «Закрутить кармический ветер» и дальше слиться с этим потоком и существовать. Ты когда-то сидел в комнате, придумал что-то. А вдруг у тебя все сейчас ломается, нужно понять, что это не трагедия. А может, интересное предложение со стороны космоса и вселенной. Расслабься и попробуй сделать.
Сергей Тарамаев и Любовь Львова | @sergey_luba
Антон: Вы упоминали дом скульптора Мухиной, «Метаморфозис» вы снимали в Доме усадьбы Блока, в Шахматово. Такие объекты, в которых гуляет если не кармический ветер, то ветер искусства, они подпитывают вас?
Сергей: Энергетика места она существует. Мы ее сразу ощущаем. Чем здесь пахнет? Кровью. Или как было у Вертинского «Ее пальцы пахли ладаном». Если ты попадаешь в точное пространство, оно начинает привносить как в доме с приведениями, своих духов. В Шахматово, в доме усадьбе Блока, Егор Корешков неожиданно получил от дирекции предложение: «А вот как бы тебе сыграть Блока». Он ходил немного потерянный, похож был очень. (смеются) А сейчас он занимается проектом (как актер и продюсер) об Александре Блоке. Мы – московские люди. Когда мы гуляем, или едем в такси, на машине. Замечаем, а вот трубы в Очаково прекрасные, как какие-то Тибетские горы. Мы все время находимся в поиске этих локаций. У нас нос все время, как у ищеек, высматривает все эти интересности.
Люба: Я еще когда в ГИТИСе училась, любила всякие страшные места. Сережу даже возила в город Ярославль. Там есть такая недостроенная гостиница «Чайка». И там привидения.
Антон: Были привидения?
Люба: Да! Я видела один раз. Но без Сережи. Когда я Сережу привезла, он говорит: «Какая-то фигня, ничего нет, одни бомжи только» (смеются) Надо в правильное время прийти. Я видела.
Антон: Говоря о символизме, в ваших работах мне всегда важным кажется понятие нормы. Существование вместе с историей, с персонажами культурологического пласта. Святой Себастьян в «Амбивалентности». Конюшни в «Метаморфозис», которые я считываю, как Авгиевы. Шуберт в «Зимнем пути» как отправная точка. Возникает ли понятие нормы, когда фильм родился или, вы отталкиваетесь от образов, фиксируя их там?
Сергей: Мне кажется, мы недооформленные немного люди. Мы движемся и меняемся с нашим творчеством. И поэтому, то, что было для нас нормой во время съемок «Зимнего пути», сейчас кажется смешным. Норма предполагает…
Антон: Базис. Культурный. Опыт. Эти образы рождаются из истории? Вы понимаете, что герой «Амбивалентности» погибает от стрел, и это можно провести через картину Перуджино.
Сергей: Касаемо «Амбивалентности», конечно, он родился внутри сценария. Был на поверхности и поэтому ничего мудреного не было. А в «Зимнем пути» цикл Шуберта – основа, то, на чем лежит вся история.
Люба: В «Зимнем пути» интересно. Мы, кстати, этого не закладывали. Но так получилось, что Леха там идет с рожками…
Антон: Да-да, а в ночном клубе они у него в отражении появляются.
Люба: Да, а потом Войнаровский поет «Демона» Рубинштейна, и в финале мы поставили «Демон». Хотя этого не было в сценарии, он одемонизировался немножко.
Сергей: А по поводу авгиевых конюшен там больше связана с персонажем. Я думаю, это, мутировало в самом сценарии. С «Метаморфозисом» такая история, что мы много раз потом его переписывали по ходу дела, пока проект собирался. В особенности персонаж Жени Ткачука, импресарио, он тоже менялся, и поэтому они возникли уже внутри, не изначально. Там не было такого как «цикл Зимний путь».
Люба: Но самое интересное, когда ты напишешь. А потом смотришь: «А это же это!».
Антон: В ваших трех сценариях, есть в центре два персонажа: один энергетически заряжен на внешнее проявление чувств, эмоций, а второй – закрытый человек, переживающий все глубоко внутри. Совпадение, что в центре – дуэт, две противоположности, части целого каждый раз? И насколько в этом проекция того, что вы работаете вдвоем?
Сергей: Это должен быть взгляд со стороны на нас, который скажет «Ааа, все-таки…». Когда мы пишем, у нас нет этого «Ты – этот, я – тот».
Люба: Я просто уже думаю в новой истории кто я, а кто ты. Там один персонаж такой… Кошмар (смеется). У нас есть истории написанные, но пока не реализованные, и там совершенно нет этой двойственности. В одной много персонажей, целая компания, в другой четыре равнозначных персонажа. Какое-то совпадение…
Антон: Насколько «Амбивалентность», которая выходит в прокат, является тем сценарием, который вы писали изначально. Сильно ли он мутировал?
Сергей: Вообще не мутировал. Как написан, так и снят. Для нас это главное замечание.
Люба: Мы бы сами его потрепали. Естественно, наше представление внутри было немножко другим.
Сергей: Если бы мы работали вместе с Антоном (Бильжо, примечание редакции) параллельно, мы бы сказали: «Глумись как хочешь, топчи, ломай, делай свое и не думай, это просто, грубо говоря, лоция, плыви сам».
Антон: Это проект, который вы изначально вели для себя?
Люба и Сергей: Да.
Антон: Почему так сложилось, что он оказался не в ваших руках?
Люба: Параллельно возник сериал для «Первого канала» – «Доктор Преображенский». Который мы, во-первых, начали до того, как точно была дана отмашка финансированию «Амбивалентности». Но потом мы проявляли амбивалентность (смеются), метались туда-сюда. Потому что жалко было. Но так удачно сложилось в сериале, что там кастинг был наш, полностью. Никто не диктовал сверху. И все ребята, которых мы хотели взять. Вся команда была наша. Было интересно попробовать себя в таком другом жанре. Мы в последнее время смотрим очень много сериалов, зарубежных, и хотелось туда нырнуть, чтобы посмотреть изнутри. Конечно, это не имеет отношения к тому, что происходит там. Потому что здесь «Первый канал», у которого есть рамки.
Сергей: Опыт уникальный и даже существование в рамках выработки, все это хороший фитнес для режиссеров – наработать мышцы производства. Комфортно снимать артхаус, даже с маленькими деньгами. Снимать 15 минут в день это совсем другая песня. Пройдя ее, ты заново оценишь радость безденежного артхауса.
Антон: «Доктор Преображенский» изначально: пластическая хирургия в СССР, такая тема, которая не находится на поверхности. И сценарий чужой, не ваш. Вас привлекла идея нарастить мускулы производства, опыт, большой телевизионный или срезонировал концепт, история, сценарий?
Люба: В «Докторе» хороший сценарий, он нам понравился очень. Когда мы прочитали сценарий, у нас представился стиль, мы поняли, как это можно делать. Там такой нуар, один врач – наркоман. КГБ. Продюсеры хотели снимать летом. Но все удачно сдвинулось на осень. И там дождливая погода, плащи, как мы любим. Закрутился кармический ветер.
Антон: То есть «Доктор Преображенский» – всецело ваш проект, вы себе не изменяли?
Сергей: Да, абсолютно. Здесь надо сказать огромное спасибо Александру Акопову и Наталье Шнейдеровой, которые взяв нас, в общем-то, с биографией подмоченной, в смысле арта. Маргиналов, снимающих про девиации. И вдруг предложив такую работу в стиле «Оттепели»…
Люба: Не похоже на “Оттепель”.
Антон: Ретро.
Сергей: Да, ретро, где существует мелодраматизм. И главное, за что им большое спасибо, что они отнеслись бережно к нам, понимая, что задавить нас можно, но не нужно. И дали нам максимальную для «Первого канала» свободу.
Кадр из фильма “Метаморфозис”
Антон: Проект готов?
Люба: Давно, до Нового года, видимо, канал ждет, когда поставить его в сетку.
Сергей: Хочу сказать про артистов. Без возможности собрать такую команду браться за эту работу мы бы не решились. Потому что они были, в общем-то, нашими запасными парашютами, которые нас вытягивали. Когда ты делаешь это с друзьями, только тогда возможно в эти сроки оставаться на уровне. Конечно, Василий Григолюнас, оператор, которого мы до этого не знали. Он знал все тяготы лишений сериалов и очень сильно помог. Так бы мы могли быть погребены заживо этой тяжелой выработкой.
Антон: Вы меняли текст под себя.
Сергей: Минимально, крупицы, это не назовешь даже изменениями…
Антон: Речевые?
Сергей: Совсем лёгкие адаптации. Наш креативный продюсер Дмитрий Голубничий, который был с нами на площадке постоянно, присматривал за нами, но очень корректно, сохраняя нашу индивидуальность. Благодаря ему , удавалось всё- таки проводить необходимую адаптацию текста.
Антон: Сколько на данный момент у вас готовых полнометражных работ написанных?
Люба: Из последних мы написали интересную первую серию для сериала, про маньяка в XIX веке называется «Имярек». Очень мрачная история.
Сергей: «Каракули», «Фокси леди», “Край”, «Король в квадрате». Пять полнометражных картин, сценариев.
Люба: И один, который мы сейчас дописываем. Мы еще точно не знаем, как назвать его по-русски, чтобы это красиво звучало. «Брат мечты» – пока единственный вариант. Это по песне Джеффа Бакли. Хотим дописать и искать продюсера на него. Он более радикальный, чем «Зимний путь» и «Метаморфозис».
Антон: Там тоже есть табу?
Люба: Там есть табу, которые табу – но так. А вот главное, табу так табу вообще! (смеются) Поэтому я не знаю, как мы найдем продюсера. Но нам очень он нравится.
Антон: Рад, что в разговоре возник XIX век. Потому что мне всегда казалось, что ваши герои нездешние. Люди прошлого. В плане страстей, переживаний. Насколько вы себя идентифицируете со своими героями через этот аспект? Насколько вы люди прошлого?
Сергей: Петр Скворцов говорит: «Я вот в 60-ые. Идеальное время, мое». Я даже не знаю, мне тоже нравится это время.
Люба: Я вот чувствую себя человеком XIX и начала XX. Мой дедушка, который мне был очень близок, из аристократической семьи. Он получил индивидуальное образование, играл на фортепьяно, хотя был математиком, физиком. Его и бабушкины рассказы очень на меня повлияли в детстве. Сохранились альбомы, фотографии которые я любила рассматривать. У нас было много старинных книг. Поэтому мне очень близко это время. Ну, или в крайнем случае тридцатые годы XX века.
Сергей: Что-нибудь такое. Серебряный век. Что-нибудь между Зинаидой Гиппиус и Мариной Цветаевой.
Люба: Недавно был разговор про ускорение, что все так быстро происходит. А Сережа как раз говорил, что ничего не происходит быстро, все мелькает, а человек пытается этому соответствовать. А с ним сильно спорили, что человек стал думать быстрее, за счет гаджетов. Но нам внутренне от этого ускорения некомфортно. А потом я читаю статью, что мозг человека может по-настоящему глубоко воспринять только одно дело, когда делает. Если он погрузился в мысль и идею, то остальное воспринимает поверхностно. От этого возникает неврастения. Ухудшается память. Что мозг не способен к этому ускорению, это удивительно (смеются) Сережа удивлялся, когда мы были на съемках, у многих ребят и актеров некоторых – панические атаки. Такая вещь, когда ты совершенно здоров… То есть, может быть, это время – оно как-то влияет, потому что мозг – из того времени и ускорение ему несвойственно.
Антон: Тело отторгает ускорение.
Люба: Да, хотя, естественно, медленное кино тебе становится тяжелее смотреть. Но тут у каждого свой порог быстроты. Потому что с Гослингом «Бегущий по лезвию» нам показался медленным.
Антон: Ваших героев я как раз относил всегда к этому отрезку времени, о котором вы сказали. Конец XIX века, начало XX. Еще один аспект с ними связанный – психоаналитический. Особенно в «Метаморфозисе». Он, на мой взгляд, построен на психоанализе. Эдипов комплекс, отец – дочь, сын – мать. Герои «Амбивалентности» вообще учатся на психиатров. Насколько вас интересует тема психоанализа в фильмах? Или это совпадение, что фильмы сгруппировались так.
Люба: Когда ты попадаешь в обстоятельства психиатрии. Ну, по жизненным обстоятельствам. Ты анализируешь, наблюдаешь. Тебе становится интересно, ты дальше бессознательно развиваешь эти темы. Все, о чем мы пишем, так или иначе с этим сталкивается. В той или иной степени. Что-то происходит не лично с нами, но мы были наблюдателями.
Сергей: Специально мы этим не занимаемся. Излом психологический или коллапсы неожиданные у наших героев – они не из книжек по психиатрии. Мы же не профессиональные писатели. Все мы берем из того, что прожито или рождается в наших фантазиях. В данном случае, мы апеллируем к собственному опыту и эмоциями. Чем нас наделила наша жизнь, трагедиями, встречами. Это все мы. Наш взгляд на жизнь, наши близкие, мы сами. Хотя у нас сейчас есть сценарий фэнтези, там то же самое, это не зависит от жанра. У нас есть сценарий в стиле комедии, все равно там присутствует вся наша жизнь.
Люба: В детстве самое приятное было – это читать книжку или сесть, ничего не делать и просто фантазировать. И там весь опыт, все переживания. Тебе, естественно, не представляются все эти люди, так как ты видишь одноклассников. Они представляются в ролях других персонажей. И вот эти персонажи у тебя там живут.
Внутри умирания нам всегда нравится посмеяться над чем-нибудь. Как человек дергал ногой или как у него челюсть хрустнула, подпрыгнула, и выпала. Поэтому одно из наших любимых произведений — это «Старуха» Хармса. Соединение мрачняка, смешного, абсурда и ужаса, нелепости, безысходности, полной шизофрении
Сергей ТарамаевАнтон: Есть те, кто держит дистанцию между собой и героем. А есть те, кто вносит свои переживания. Мне просто кажется, что в этом есть больше жизни, когда сценарии не загнаны в рамки учебников. За ними, скажем, будущее.
Люба: В рамках становится скучно. Мы-то стали этим заниматься из интереса. И поэтому даже после «Преображенского» нам предлагали другие сериалы, и мы могли бы кучу уже заработать денег, но такого сценария, а он необыкновенный, уже не возникало.
Сергей: Нам люди иногда говорят: «Ууу, вы еще смотрите сериалы, у вас там еще время находится». А мы это делаем не по долгу службы, что называется. Мы без этого не можем, нам это интересно до сих пор. Мы как начинали еще до написания первого сценария смотреть как подорванные, так и сейчас. Наверное, как источится наша жила, наш интерес, возможно, все и зачахнет. Но только это, мне кажется, и питает нас. Кино как волшебство.
Люба: Мы можем сами меняться. А вот волшебство, оно всегда присутствует.
Антон: Такая картинка складывается в голове. У Гераклита есть выражение про невозможность войти в одну реку дважды. Я представил себе, что река – это культура, в которую ты постоянно наступаешь и уже невозможно остаться прежним после соприкосновения.
Сергей: Да, абсолютно. Очень красивый и правильный образ, да. Ножки помочить и уже другие ножки.
Антон: А когда вы приступаете к работе над фильмом, у вас в голове есть система референсов? Того что вас вдохновляет в кино? Фильмы, относящиеся именно к этой задумке.
Люба: Всегда ищем референсы, только потом хочется немножко про них забывать, чтобы сделать свое. Они помогают в трудную минуту, когда все рассыпалось, все разрушилось, не вывалиться из формы, из стиля.
Сергей: Герои начали ходить, разговаривать, сразу думаешь, а вот как, что же это напоминает, как это сформулировать. Дальше как раз начинается язык с продюсерами. С художником. И там разговор один – референсами. Тот сценарий, который мы писали как блокбастер, а теперь он может быть в формате сериала. Кафкианский немного. Главный герой Дон Жуан и он бессмертный. Там все на грани фола и чувства юмора. А мы отвечаем: эта часть «Транспоттинг», а вторая часть «Фарго». Сериал, не фильм. Второй сезон.
Люба: Естественно, что входишь в реку меняешься, но есть вещи, в стиле. Декаданс, момент угасания, он во всех, не важно какой стиль – XIX век, современность, это есть в наших историях.
Сергей: Анализ всегда интересен. Взгляд со стороны. Если Антон говорит о начале века, а это и есть декаданс, он как-то не выветривается. Мы не специально в себе его аккумулируем. Он в нас существует, и ты его не спрячешь никогда, он будет все-равно вылезать. Даже в «Преображенском».
Антон: Вы работаете по вдохновению? Или из людей, которые каждый день что-то должны, но сделать? Написать за день – страницу, например.
Люба: У нас присутствует амбивалентность (смеется) в этом смысле. Потому что с одной стороны мы пишем четкий план, но в результате мы его полностью нарушаем. Мы договорились с Мишей Кричманом устроить читку, к примеру, это нас аккумулирует.
Сергей: С другой стороны мы очень люди… Не скажу ленивые, нет. Но такие, в плохом смысле, богемные. Есть такое присутствие большого бытового хаоса у нас. Мы это знаем и стараемся с этим бороться. Дисциплинировать себя. Но такого, чтобы каждый день писать, – не бывает. Когда нас прижимают обстоятельства, мы включаемся жестко. У нас даже есть свои места, в которые мы потом уезжаем, закрываемся и пишем. Даем себе двадцать дней, собираем, все что есть.
Антон: У вас обычно есть структура? Или история сама себя развивает?
Люба: Мы никогда не пишем по эпизоднику. Это тяжело. Мы пробовали на заказ. Это сильно ломает. Нам нравится, когда есть начало и приблизительный финал, когда эмоционально понимаешь, к чему история идет. Как Кубрик говорил, что ему для фильма нужно шесть сильных вещей. Это может быть музыка. Актер. Что угодно. Но когда ты пишешь сценарий, музыка помогает в структуре. А начало-финал дает выстроенность, костяк формы. Маленькими перебежками легче писать. Если план – то три-четыре сцены. Когда дошел до сцены после, ты понимаешь уже, как они себя ведут.
Сергей: Рационализм мы сводим до минимума внутри. Чтобы не было суховато. Если начинаешь подгонять к тому, что уже придумал, то уходит самое непредсказуемое и интересное.
Антон: В ваших фильмах есть эта живость, иррациональность. Незапланированость. Притом, что «Зимний путь» и «Метаморфозис» поставлены абсолютно в разных стилистических и темпоритмических строях. Что для вас его определяет? Обстановка? То, что на «Зимнем пути» Кричман мог снимать только с рук?
Люба: Это еще стиль того, чего хочется добиться. В «Метаморфозисе» нам хотелось ощущения сновидения. Потому что ощущение Алексея Сенина оно ощущение через музыку, через сновидение.
Сергей: Некая статичность и классичность съемки подразумевалась еще тем, что главный герой пианист. Хотелось передать состояние опоры. Ощущение. Там Скрябин занимает большое место. Замирания кадра длинного. А в «Зимнем пути» приблизиться к телу максимально, почувствовать его дыхание.
Люба: Даже если бы был больший бюджет. Если мы бы хотели на стедикаме снимать все. Хотелось быть с героями. У Миши даже не было стабилизатора, он был самодельный.
Сергей: История диктует выбор стилистики. Мы, конечно, очень хотим, чтобы Михаил Кричман снимал нашу следующую картину.
Антон: Совпадение ли, что «Зимний путь» так перекликается с «Пианисткой» Ханеке? В обоих есть «Зимний путь». Главную героиню зовут Эрика, а у вас Эрик.
Люба: Нам кто-то говорил про «Пианистку».
Сергей: Мы потом даже пересмотрели фильм на эту тему повнимательнее.
Люба: Случайные совпадения. У нас наоборот был Гас Ван-Сент – «Последние дни» и «Мой личный штат Айдахо», частично.
Сергей: Эти Лехины красные штаны, в которых ходит Курт Кобейн. Также «Заводной апельсин». Женя Ткачук – Малькольм Макдауэл. Разрисованный в клубе, во вспышках. Очень из «Апельсина».
Антон: Как раз про этот момент. Они находятся в клубе. У них приход. Эрик сползает по стене. И это монтируется с животным танцем Лехи. Это физическое действо? Или я правильно понимаю, что это видение, то, что видит Эрик.
Люба: Конечно, то, что ощущает Эрик. Он видит, что Леха превратился в ящера. Но мы когда снимали, еще не знали, в какой момент это будет вставлено. Потому что мы сделали эксперимент, Миша Кричман уехал в Ирландию, у нас был перерыв. И мы с его механиком пришли на фабрику, где Женя Ткачук жил. Мы называли это «Киностудия Сетунь» (смеется) Мы пришли, поставили проектор, титры из Гаспара Ноэ «Вход в пустоту». Женьке сделали глаза. Хотели посмотреть, что из этого получится. Он читал Моррисона, кажется, «На смерть ящерицы», не помню, как точно называется. С такой вот пластикой. Мы сняли, показали Мише. В клубе мы его покрасили зеленой краской. Потом на монтаже, это было очень круто и красиво, но никуда не лезло. И на монтаже всё поняли, когда увидели, как Эрик сползает по стене. Вырезали текст Моррисона и вставили конвульсивные движения между.
Кадр из фильма “Зимний путь”
Антон: И удивительно гармоничное существование Шуберта в картине, классической музыки и Koudlama. То, что возникает между ними, такая же противоположность двух «я». Как у персонажей в фильме.
Люба: Они, как ни странно, подходят друг другу. Если Шуберта перенести на современную тему, может, он бы играл в таком стиле. Когда мы пишем – у нас складывается саундтрек мечты. Понятно, что половину этой музыки не удастся выкупить. Если слушать подряд – получается очень гармонично. Они пронизаны одним настроением, которое мы подбираем.
Сергей: В нашем новом фильме, который мы сейчас пишем. Органично Koudlam соединяется с Чайковским. Джефф Бакли, опять же. Партитура такая, нам нравится эклектика музыкальная.
Антон: Как бы вы решили стилистически «Амбивалентность»? Это был бы ручной фильм, статичный. Когда вы его писали, как вы его представляли?
Сергей: Возникал Ханеке с его радикализмом. Нам хотелось, чтобы в финале все было еще жестче.
Люба: Здесь получилось мелодраматично. Все было сосредоточено не на любовном треугольнике. Я не говорю, что это плохое, просто другое. А у нас было больше про этого человека, который скрытый Тэд Банди. Про сына.
Сергей: Больше рассказывалась история его глазами. Но его мать становилась страшным персонажем. Сын беспомощен, она приехала на место преступления. Он не может справиться с тем, чтобы спрятать тело. Она его тащит сама.
Люба: Есть отчасти и ее вина в том, что он стал маньяком.
Сергей: Мама становилась таким персонажем, который…
Антон: Берет на себя ответственность.
Сергей: Да, за все. Она такой чистильщик. Которого обычно играет Харви Кейтель у Тарантино. (смеется) Вот! Абсолютный референс, в финале мама превращалась в чистильщика. Она зачищала пространство. Это жутко. Наверное, персонаж мамы как раз очень близок к фильму «Пианистка». Изабель Юппер для нас была референсом. Сухая старушка прекрасная (смеется) Сморщенная, но остающаяся девочкой по восприятию, готовой бросится во все тяжкие чувств. Юппер абсолютно. Мы очень ее любим.
Люба: Стас – ее сын, человек, который хочет быть нормальным. Он действительно хочет любви. Но он психопат. Он сам никого не любит, просто требует от других.
Сергей: В каком стиле он был бы снят, мне рассказать трудно.
Люба: Главное, что это было бы очень экспрессивно.
Сергей: Присутствовало бы больше панка – это точно. Сценарий был пропитан этой панк-культурой. Неспроста там появлялась группа, в которой они играют. Было бы больше грязи, насилия, экспрессии.
Люба: А параллельный мир — вот эти белые халаты. И здесь главному герою хорошо и спокойно. У него здесь не возникает этих страшных мыслей, он прикрыт учебой. Они немного небожители. А там мрак, чистилище и ад, можно так сказать.
Антон: События тоже происходят на натуре в темное время суток, преимущественно. То есть притом, что он был студентом, учеником. Комната, где ему спокойно, откуда все видно это – его палата. Существование внутри больницы обрекает его на существование в роли больного.
Сергей: Да. Потому что один из больных, Егор, прячется в нишу в больнице и говорит, как ему круто, просит постоять рядом с ним. И потом этот герой (Стас, прим редакции) оказывается в этой нише, смотрит на больных, на врачей, на весь мир. Внутренняя метафора – уйти в себя, спрятаться. Отрезать любовь. Вот такая была эмоция. Он делает чувственную ампутацию, потому что пережил предательство друга, матери. Это разрушение заставляло его отрезать все чувства и встать, просто смотреть, созерцать.
Антон: Я правильно считываю образ – эта комната в больнице, закуток – пространство, где он лишается амбивалентности. Комната, где он, оказывается в покое.
Сергей: Да, но покой этот со знаком минус, потому что в нем существует слово такое страшное – равнодушие.
Антон: Как я для себя считывал, главный герой – тепличное растение, он живет в среде, в которой ему комфортно. А патология, которая в нем сидит, не имеет возможности раскрыться. А когда он попадает в критическую ситуацию, он не знает, как себя вести. Подвешенное состояние. Он следит, но не знает, что делать. Реагирует, говорит о чувствах. Но он не понимает, как его любовь, к которой он привык, какую метаморфозу она пройдет.
Сергей: Да, именно так. Если бы он смог для себя сформулировать может, он бы и решил эту задачу. Это часто как раз и является причиной болезни. Внутренний психологический разрыв. Когда человек должен выбирать.
Антон: Все эти истории для меня объединены одним мотивом невозможности. Любви в одном случае, невозможности дружбы между взрослым мужчиной и ребенком – во втором, невозможности жизни в том треугольнике, в котором герой оказывается, – в третьем. Этот пессимистический исход, каждой истории. Тупик, в который они приходят. Это совпадение кармическое, что три истории так вместе вышли? Или вы не видите оптимизма в этих обстоятельствах, в этой невозможности?
Люба: Наверное, идеальная любовь невозможна.
Сергей: Я думаю, что возможно все. Мы создаем художественный образ, в котором есть тупик. Он нам интересен. Проявление человека в этом тупике. А выход из него для нас не повод для фильма. Мы не можем пока снять фильм с хеппи-эндом. К сожалению.
Люба: Вот с детства. Если я читаю книжку и в конце все хорошо закончилось, то зачем я только это время потратила. Если ты не плачешь в конце. Должны сильные быть эмоции. Если тебя не переворачивает.
Сергей: Нам это не интересно. Такие вот мы мрачные ребята, депрессивные.
Антон: Тоже декаданс.
Сергей: Да. Абсолютно. Это как раз и есть показатель декаданса. Им нравится увядание, смерть, распад, они упиваются, как человек долго и долго умирает (смеется). Наша тема, да. Хотя внутри умирания нам всегда нравится посмеяться над чем-нибудь. Как человек дергал ногой или как у него челюсть хрустнула, подпрыгнула, и выпала. Поэтому одно из наших любимых произведений — это «Старуха» Хармса. Соединение мрачняка, смешного, абсурда и ужаса, нелепости, безысходности, полной шизофрении. Когда он с чемоданом этим едет, потный, непонятно куда. Идеальное произведение. Можно сказать, наш стиль.
Кадр из фильма “Амбивалентность”
Антон: Задумывались об адаптации литературных произведений?
Сергей: Вот о «Старухе» – да, была идея. Промелькнула.
Люба: И, конечно, «Волшебная гора» безумно нравится, но так как это совершенно не в России, вообще сложно и это надо как-то адаптировать.
Сергей: Писателей у нас много любимых, но, как показатель, они все имеют отношение к мрачным историям.
Люба: “Джекил и Хайд”.
Сергей: Стивенсон.
Антон: Вы говорили о фильмах, которые являются для вас столпами. Какие фильмы вы на протяжении многих лет держите главными?
Люба: Они меняются. Когда мы начали смотреть, мы были под большим впечатлением от Фассбиндера, Кассаветиса. А потом они немножко сместились в сторону Висконти, итальянского неореализма. «Пустыня Тартари». Мы посмотрели такой гениальный фильм «Кулаки в кармане» Марко Беллокио. Очень смелый! Там и декаданс, и распад. Он отдельно от всего стоит. Потом «Уитнэйл и я». Еще такой потрясающий фильм Лоузи «Слуга», очень нам нравится. «Мертвец» Джармуша. Ты можешь пересматривать, как музыку слушать. И «Транспоттинг» мы любим.
Сергей: Годы летят, а он все равно остается. Еще Кубрик остается Кубриком. Как говорится, моль его не ест.
Люба: Шретёр тоже. Его смотреть тяжело, очень. Но там такие находки. И ты говоришь с этим безумцем, ты понимаешь, что не просто не один, а перед тобой супер-мега безумец. «Собачья ночь» или «Король роз».
Сергей: Тут как обычно в журналах гламурных говорят. Какие бы вы взяли фильмы на необитаемый остров. Люб, скажи, какие фильмы ты бы взяла на остров. А я соглашусь или добавлю.
Люба: Я «Темный рыцарь» очень люблю. С Хитом Леджером все фильмы заберу на остров.
Сергей: Ну, Люба да, здесь надо учитывать ее страсть к Хиту Леджеру. А я бы, наверное, взял на остров «Мертвеца». Это бесконечно! Нил Янг тебе играет, Джонни Депп плывет в лодке. «Транспоттинг» обязательно. «Кулаки в кармане» взял бы, потому что все-равно хорошо выйти из зоны комфорта на острове. Что-то из Уэса Андерсона. Он всегда в кайф. Я бы «Семейку Тененбаум взял». Или «Рашмор»! Точно. «Академию Рашмор». Остался один фильм. Какую-нибудь хорошую комедию. Я бы взял «Берегись автомобиля»! (смеется) «Юра, мы с тобой!». Все. Супер. Я уехал.
Антон: Фильмы, которые вы назвали – резонеры или основа для поиска?
Сергей: То, чем мы питаемся сейчас как художники это сериалы. Потому что Кэмпион с «Вершиной озера», Соррентино и его «Молодой папа», как будто режиссерам большим дали оторваться. Валле, гениальный Валле, который на наш взгляд сейчас все от кутюр делает: «Острые предметы», «Большая, маленькая ложь». Вообще режиссер этот нам очень близок. То, что они делают в сериалах, это самое передовое. У них ниша такая появилась, где они свободные, потому что на них никто не давит.
Антон: Что для вас важнее при просмотре, чувственный отклик или интеллектуальный?
Сергей: Конечно, баланс. Конечно, гармония. Но в чистом виде рациональное кино вообще не работает. У нас большие претензии к мастерам, когда мы видим всю просчитаность, выверенность, когда мы видим все метафоры, когда отослали ко всем культурам мировым и все такое. Хочется иногда остаться пацаном, когда смотришь фильмы про индейцев или «Бриллиантовую руку».
Антон: Вы не думали, в момент работы над сценарием, снова вернуться на экран? В каких-то второстепенных ролях, например.
Сергей: Это так нервно, Антон. В своем фильме при каких-то обстоятельствах, наверное. Как в «Зимнем пути». Я хотел бы. Маньяка. Небольшой эпизод. Что-то такое, чтобы ярко, коротко и вообще, чтобы закрыть тему расчлененки на экране. (смеется) Но у нас нет сейчас такого доверия к себе.
Люба: Очень сильный стресс. Я уже отвыкла от этого, это уходит, нужно тренироваться. Кино это каждый день выходишь на войну и потом приносишь эту добычу. Ни в одном фильме у нас не было, чтобы все так гладко. Все равно что-то… И тут еще играть.
Антон: Учитывая ваше театральное прошлое, вы не думали самим ставить постановки в театре?
Сергей: Нет, театр как таковой он тоже отчасти сейчас манкость потерял, тягу внутреннюю. Мы ходим, на любимых артистов постоянно. Есть одна идея у нас, но она должна случится, если мы напишем пьесу. Тогда, это очень любопытно написать, собрать команду и сделать. А вот абстрактно… Пока не возникает. Ездить на работу, репетировать.
Люба: Лучше с котиками сидеть. (смеется) Я больше всего, когда в школе училась, боялась, что потом придется ходить на работу каждый день.
Антон: А съемки не становятся рутиной для вас?
Сергей: Нет. Даже в сериале 70 съемочных дней, 12 серий. Ты все равно погружаешься, выпрыгиваешь. Смотришь – Боже, что же это было. Это транс абсолютный, который ты контролируешь внутри. Все такое зыбкое, подвижное. И главное, готовься – не готовься.
Люба: Иногда возникает, что это уже все есть, только нужно зафиксировать. Такое возникает, когда время проходит, что не мы снимали. Ты вот приложил к этому, подтолкнул немножко. В какой-то космос оно летит.
Сергей: Помогли этой фиксацией и все. А того, что мы были авторами этой картины – сложно сказать. Сериал уже закончился, мы были на монтаже. И эти кадры, они словно не принадлежат тебе. Ты вспоминаешь день, кто-то опаздывал, что-то выстраивалось. Приходили люди и говорили, что пора уходить.
Кадр из сериала “Доктор Преображенский”
Антон: Возникает мысль: «А вот сейчас я сделал бы так» при просмотре своих фильмов?
Люба: Всегда у меня возникает. Да и «Зимний путь» мы можем переснять.
Сергей: Особенно сейчас, когда имеется опыт технологический.
Люба: Мы вообще тогда сильно сценарий обрезали.
Сергей: Денег было очень мало, а у нас были наши любимые вспышки сознания, Эрику в алкогольном опьянении Индия мерещилась, протечки на потолке ему казались лотосом. У Славы еще один пьяница жил, его ровесник, которого они вместе связывали. Он буйствовал. Было много как бы не нужного.
Люба: Там был еще такой персонаж Шарманщик, алкаш в магазине. Шарманщик как раз последняя песня в «Зимнем пути», которую Эрик поет. Он обратился к нему как к Шарманщику. Некий такой проводник, как бы. Там были еще внутренние монологи Эрика. Он с ним не разговаривал напрямую, обращался за кадром. Герой Мишукова еще, когда ездил на скорой помощи, он был как ворон, собирающий трупы. Было много интересных историй, с ним связанных.
Антон: Что ни возьми, получается отдельный фильм. А эскапизм в ваших фильмах, побег от всех окружающих людей. А в «Амбивалентности» этого нет. Это следствие внутреннего состояния?
Сергей: В момент написания «Амбивалентности» мы переживали определенную психологическую драму. Мы должны были снимать фильм «Купи меня», нас сняли, его благополучно сделал Вадим Перельман. И, честно говоря, это нас сильно травмировало. Мы находились в стрессе. Хоть и сценарий был не наш, и проект был коммерческий, по нам это ударило. Мы не можем заниматься, не подключаясь. И стресс этот мы излили на «Амбивалентности». И на тот момент восприятие бегства, оно было разрушено. Мы воспринимали это глубоко пессимистично. Сейчас, может, бегство возможно.
Люба: Бегство есть во всех сценариях, просто где-то дается больше, где-то нет.
Антон: В «Амбивалентности» есть только лимб.
Люба: Не знаю, как это называется в психоанализе, но например, в детстве, в три года где-то, я поняла, что все люди умрут. Очень сильно осознала, плакала целый день, никто не мог успокоить. И это понимание смерти – человек в своей жизни хочет вырваться куда-то, мечтать о чем-то. Но в глобальном смысле он этого сделать не может. Хотя ему кажется, что он вырывается.
Сергей: Это твой личный опыт, твоя природа. Я почему-то родился, совершенно не понимая, что все умрут. И до сих пор не верю в это (смеются) Наверное, поэтому я «Берегись автомобиля» на тот остров и взял.
Антон: Описанная вами ситуация мне знакома. В восемь-девять лет у меня был период, когда я каждый вечер думал: «Хоть бы не умереть». Каждый вечер думал так. Не знаю, откуда это возникло. Из ниоткуда явилось, в никуда ушло за три-четыре недели.
Сергей: Все, Антон, вы прошли кастинг. В следующий фильм. Вы абсолютно наш персонаж (смеются)
Антон: А в истории «Купи меня» вы многое переработали?
Сергей: Да, мы довольно большую работу проделали, но все наработки не использовались, конечно. Оно и понятно, что все было поперек сердца. Не могу научиться воспринимать все на некое благо. Не случись этого с «Купи меня», не было бы «Амбивалентности». Только сейчас это понимаешь. Нужно стараться понимать, что оно все ради чего-то. Сто процентов ради чего-то. Значит, так надо.
Антон: Что вы чувствовали, когда увидели «Амбивалентность» не в своей интерпретации? Текст перестает быть своим?
Сергей: Удивление. Вроде слова знакомые. Это несоответствие своей картинке, которая была. Замечательная все равно сцена в лифте. Она интересно снята. С гирляндами интересно. Это не удивление «Ой», оно позитивное.
Антон: Если бы какой-то из ваших написанных сценариев стал проектом, над которым будет работать другой режиссер, для вас в этом не будет проблемы?
Люба: Нет, сейчас уже не страшно.
Сергей: За счастье посчитаем.
Люба: Только «Зимний путь» мы бы никому не хотели отдавать.
Сергей: Вообще, свежий сценарий, когда ты его написал, никому не хочешь отдавать. А когда проходит время, ты уже сжился с идеей. Сразу родившегося ребенка в интернат отдавать не хочется. Подрос немножечко, постарел, ну и иди (смеется)
