Багровый пик (Crimson Peak), 2015, Гильермо дель Торо
Авторы [ПОСТКРИТИЦИЗМ] о “Багровом пике”. Рецензия Армена Абрамяна
Эдит Кушинг – невинная и кристально чистая девушка из высшего американского общества. В меру высокомерна, видит призраков, пишет нетривиальный мистический роман, не чужда идеям эмансипации. Но стоило появиться на горизонте напомаженному аристократишке байрончиеского толка с повадками жиголо, как вся напускная альтернатива её поведенческих повадок схлынула дурным наваждением. Интеллектуалка моментально стала дурой набитой, мечтающей только о том, как бы мутный кавалер поскорее бы увёз её в своё родовое полуразрушенное поместье и шуршал у неё под корсажами и юбками еженощно (эротическая сцена в фильме, мало того, что неуместна и вздорна в ситуативном контексте, так ещё и эталон дурновкусия). А ради этого можно даже перестать имитировать Мэри Шелли – лишь бы почувствовать себя персонажем сентиментальных небылиц Джейн Остин.
«Багровый пик», рецензия
Абсолютно все долженствующие быть загадками события и элементы сюжета загадками не являются, и раздумывание над ними никуда не ведёт. Никаких двойных смыслов, никаких неожиданных поворотов, никаких оригинальных сценарных решений. Атмосфера жрёт всё и не давится. Только периодически отрыгивает красной рвотой: бардовые призраки, карминная глина, повсеместно алеющая кровь. Перфекционист Дель Торо, либо в виду нежелания, либо из-за нехватки времени, но пережал в одном, недожав всё остальное, обратив своё новое творение в перламутровую табуретку без двух ножек. Сидеть на ней невозможно, а выкинуть жалко, потому что автограф мастера прилагается.
Вся мощь сгущенного викторианского антуража пытается отбросить нас на столетия назад – к истокам чистого жанра, когда готика ещё не стала достоянием поп-культа. Но могучий (самый попсовый из элитарных) страж Тим Бёртон жестко ограничил пространство ассоциативных манёвров. Подобно, попавшей в западню героине, «Багровый пик» оказался в полной герметичности самостийных ретроспекций, существующих вне взаимодействий друг с другом. Свежести кросс-культурного восприятия мешает и актёрский состав, подсунутый тем же довлеющим стражем. Висиковска – та же бёртоновская Алиса. Честейн и Хиддлстон – те же бёртоновские Депп и Бонем Картер. Где-то поблизости постоянно слышатся шёпоты и крики Николь Кидман и её детишек, но нет – слуховые галлюцинации. То было в другом фильме – под названием «Другие» и там, конечно, всё было другое, но очень похожее, только лучше и, элементарно, умнее подано.
Чтобы полюбить эту тягучую махину, нужно, наверное, относить себя к тем, кто готов раскошеливаться на солидные подарочные издания классических книжек, которые не просто отлично знаешь, но ещё и имеешь их в личной библиотеке. Переплата за полиграфию, за рисунки, за примечания, выложенные убористой каллиграфией.
Гильермо Дель Торо влюблён в создаваемый им фэнтезийный конспект и его абсолютно не волнуют законы устройства выдуманного механизма. На то он и выдумка, чтобы пренебречь всем и отдаться инстинктивным реакциям. Извлечь из себя первобытную жажду острых ощущений, несколько раз окунуться в паточное кровавое варево за ключиками от тайников и покинуть адское место, ступая по тропе из пушистого снега….как в девичьих грёзах, как в монографиях по психоанализу, как в отвлечённой литературе в бархатных переплётах. Чтобы полюбить эту тягучую махину, нужно, наверное, относить себя к тем, кто готов раскошеливаться на солидные подарочные издания классических книжек, которые не просто отлично знаешь, но ещё и имеешь их в личной библиотеке. Переплата за полиграфию, за рисунки, за примечания, выложенные убористой каллиграфией.
В заключительных эпизодах и эта, выпестованная в инкубаторе готичность, задыхается от бессмысленности своего назначения и рафинированная пугалка обрывается утомительной догонялкой с выкриками «если не убьешь меня – я убью тебя!». Людей к этому времени уже не останется – только тени, призраки, фигуры и фигуранты. А с титрами приходит озарение, что ничего живого здесь никогда и не было. Исключительно клише подсознания, где есть властные силуэты отца и матери, которые непременно должны быть убиты своими отпрысками (прямо или косвенно) из-за буйства возрастных комплексов с древнегреческими корнями. Есть неистребимое чувство вины, оживляющее мертвецов. Есть кровосмешение, многожёнство и страх перед потерей невинности. Есть земля, исторгающая кровь и есть небо, ниспадающее снегом. И, конечно же, явиться божественная воля, ставящая всё на свои места… только не космогоническая – евангельская, а бытовая – драматургическая. Да и кому как не богу из машины изменить планы того, кто задумал низвергнуть винтажную гармонию эскапического равноденствия стимпанковской машинерией.
