Армен Абрамян – о «Семи самураях» и «Великолепных семерках» 1960 и 2016 года
«Семь самураев» Акиры Куросавы 1954 года являлись фильмом историко-приключенческим. Эпический размах, острая социальная направленность и диалектическое противопоставление благородных воинов-самураев крестьянам, непрестанно живущим в страхе, у Куросавы имели прочную топографическую и ментальную привязанность. Тем не менее, этот масштабный кинороман признали и полюбили во всём мире. Сугубо японские современные послевоенные проблемы, отражённые через призму дремучего феодального средневековья, может, и не были восприняты в полной мере представителями других социальных и культурных формаций, но каркасная фабульная основа пришлась по душе всем без исключения. Малоизвестная страница истории Японии к сегодняшнему дню видится уже чем-то универсальным и повсеместным. К примеру, в свежем российском военном фильме «28 панфиловцев» сказ о том, как бедняки наняли для защиты поселения семерых смельчаков, пересказывается в форме анекдотической расхожей байки.
В американском ремейке Джона Стёрджеса 1960 года «Великолепная семёрка» фабула качественно адаптирована для иных географических реалий в жанре вестерна и помещена не в исторический или социальный контекст, а в мифологическую плоскость осмысления национального прошлого. Поэтому, несмотря на упрощённость трактовки, историческая диалектика никуда не делась, но выражена в менее явной форме и с другими акцентами. У Куросавы проходило чёткое разделение между самураями, крестьянами и разбойниками. Последние не выступали в качестве равноправных действующих лиц, а играли роль враждебной и разрушительной стихии – внушающей страх беднякам и презираемой самураями. У Стёрджеса аристократические воины (коих в Америке отродясь не имелось) стали наёмными стрелками – бродягами с большой дороги. К таковым относятся как семеро нанятых защитников, так и многочисленная банда мародёра Калверо. Они – воплощение силы и отваги. Мексиканские фермеры хоть и фигурируют в качестве полноценных и положительных героев – их идеологическое значение для замысла фоновое. Последними словами у Куросавы, сказанными предводителем самурайской команды были: «Мы снова проиграли. Это они (крестьяне) выиграли битву». Такова горькая правда жизни. Сословие благородных воинов уходило в прошлое, и будущее страны оставалось за работягами, какими бы невежественными и трусливыми они не являлись.
Кадр из фильма “Семь самураев” Акиры Куросавы
Американская историческая действительность имеет иные реалии. Когда Калверо впервые сталкивается в деревне с Крисом и его шестью стрелками, то он не видит в них врагов, а сразу же пытается договориться, недвусмысленно намекая на то, что они из своего рода одного профсоюза, а эти деревенщины – овцы, коих нужно стричь. Собственно, Калверо и с мексиканцами ведёт себя как авторитарный бизнесмен, оставляя им после грабежа немного еды и убивая только в целях самообороны. Симптоматично, что подобное «благодушие» прорастает предательством в крестьянском стане, и нанятые защитники оказываются в плену у того, против кого их и наняли. Но Калверо не в обиде за своих убитых людей, он отпускает всех семерых с их конями и оружием, хотя мог бы разом всех порешить. Делает он это тоже из соображений профессиональной этики, обозначая её «практичностью». Оттого предсмертному вопрошанию столь рационально мыслящего бандита («Зачем ты вернулся?») сопереживаешь не меньше, чем убитым четырём героям. Действительно, зачем? А затем, что так надо для общего блага и из соображений общечеловеческой благодати. В какой-то момент разбойник перестаёт быть разбойником и начинает уничтожать других разбойников, строить банки, больницы, школы, церкви и вводить социальные льготы для малоимущих. Так укрепляется государственность. И на том стоят Соединённые Штаты Америки. Довольно неглупый посыл, достаточно внятно реализованный, но, к сожалению, малооцененный. Так было и с «Вратами рая» Майкла Чимино, и с «Бандами Нью-Йорка» Мартина Скорсезе.
«Великолепная семёрка» Антуана Фукуа, выпущенная в 2016 году, лишается уже не только исторических параллелей японского оригинала (хотя действие отнесено к определённому хронологическому периоду), но и мифологических социальных аллюзий версии Стёрджеса. Этот дорогостоящий красивый ураганный боевик насквозь архетипичен. Следуя общей канве известного сюжета и отвешивая эпизодические поклоны то Куросаве, то Стёрджесу, Фукуа не изменяет собственному стилю.
Кадр из фильма “Великолепная семёрка” Джона Стёрджеса
К решительному шагу японских крестьян подтолкнуло житейское стремление выжить. Для американских фермеров последней каплей стало случайное убийство их земляка. У Фукуа, надо сказать, отсутствуют иерархические разделения. Все персонажи у него, по сути, равны друг другу, поэтому между прибывшими стрелками и местными не возникает классового напряжения, которому уделено значительное место в предшествующих вариантах. Нападают на самых обычных поселенцев. И не просто нападают, а устраивают кровавую бойню с горой трупов и сожжённой церковью под бесчеловечную демагогию магната Бартоломью Боуга. Начав с высокой ноты Фукуа будет вести свой сюжет по нарастающей, выставляя против своих героев не жалкие четыре десятка отщепенцев, а целую армию с пулемётом под руководством дьявола во плоти. Никаких полутонов и имплицитных диалектик. Чистое добро противостоит чистейшему злу.
За всяким праведным сражением стоит либо жажда наживы, либо личная вендетта. Такова простейшая суть природы насилия. Первого пункта придерживаются обычно плохие парни, а второй может стать оправданием и для хорошего. Однако насилие остаётся насилием, чем бы оно по итогу не мотивировалось. Белолицый злодей Боуг с зализанными волосами прикрывает свою корысть капиталистическим идеалом и волей Господа, а чернокожий представитель закона Чисолм скрывает мстительные побуждения за вывеской восстановления справедливости. Но нет противоречий между их словами и их делами. Это тоже часть социальной игры. В кинематографическом же плане, Боуг и Чисолм – усиленные характеры своих предшественников – Калверо и Криса, их возможные перспективы с поправкой на реалии нынешнего времени.
Кадр из фильма “Великолепная семёрка” Антуана Фукуа
Чёрный охотник за головами, индеец, охотник на индейцев, фрустрированный снайпер, шулер, метатель ножей азиатской наружности, мексиканский уголовник. Необходимые требования политкорректности и коммерческих соображений, требующие разнообразия типажей обыграны здесь концептуально. Разношёрстный состав – верное сценарное решение, обращённое к современности точно так же, как Куросава своим полотном из конца 16 века обращался к Японии середины 50-х.
Интересно наблюдать и реформирование женского образа от фильма к фильму. В «Семи самураях» отец остригал волосы своей красивой дочери и наряжал её юношей, чтобы та смогла избежать внимания самурая и сохранить девичью и семейную честь. Ведь и сильное чувство не могло бы помочь влюблённым из различных социальных слоёв. В «Семёрке» 1960 года мексиканская сеньорита уже проявляла строптивость и инициативу, в итоге таки сманив ласковыми очами на праведный трудовой путь юнца из команды Криса. За полвека роль женщины в обществе изменилась, и даже в таком мужском жанре, как вестерн, у неё теперь своя особая миссия, не имеющая ничего общего с домашними хлопотами или бордельными забавами. Героиня в фильме Фукуа мстит за мужа, отправляется лично нанимать бойцов, умеет метко стрелять, сражается на равных с мужчинами и оставляет за собой последний решающий выстрел. О времена, о нравы.
Да, времена. Да, нравы. Они меняются и меняют воззрения на многие, казалось бы, устоявшиеся понятия и явления. Но что-то, лежащее в основе байки о семерых хранителях угнетённых, остаётся неизменным: то, что связывает три таких несхожих фильма или существует вообще за их пределами. Попавшаяся на глаза Акире Куросаве историческая заметка выросла до эпического национального колосса и растворилась безымянной универсальной притчей в побоище недавнего голливудского блокбастера. Истории о «семерых смелых» повезло на создателей и временной контекст. Три различные по стилистике картины органично дополняют друг друга, предоставляя словно бы три взгляда на мифотворчество и понятие народной героики, неизбежно упирающейся в гуманистическое начало.
