Денис Виленкин и Полина Глухова обсуждают картину Саверио Костанцо, выходящую в российский прокат
Денис Виленкин
В четверг с каким-то небывалым даже для российского проката опозданием на экраны выходит итальянский фильм 2014 года “Голодные сердца”, отметившийся в Венеции кубком Вольпи за лучшие роли Альбы Рорвахер и Адама Драйвера. Это второй фильм Саверио Костанцо, участвующий в Венецианском фильме после “Одиночества простых чисел”. Одиночество простых чисел посещает и главных героев “Голодных сердец”. Нью-Йорк. Он американец, она итальянка. Они влюбляются, женятся, в семье появляется ребёнок. Светлая и не нью-йоркская квартира с небольшим парником на крыше – маленький ковчег посреди мегаполиса, где закипают страсти будто бы библейского масштаба, а оборачиваются детской рвотой на свитере. Она всячески хочет растить ребёнка без вмешательства прогресса и животных жиров. Он просто хочет, чтобы ребёнок рос здоровым и социализированным. Они перестают выходить на улицу вместе.
Полина Глухова
Опережая чей-то просмотр, хочется все же сказать, что на улицу герои выходят. Джуд выходит чаще, тайком от Мины возит ребёнка к врачу (для малыша – первый выход в свет), Мина вытворяет с ребёнком таинства, укрывая их от глаз мужа не выходя из ванной комнаты.
Важно отметить, что «отцом Христа» Джуд становится только в шутку, он больше похож на мученика, который искренне, как ты говоришь – загребая лапой, хочет чтобы все было хорошо. Мина ракурсно становится все ближе к героям икон, Мадонной с длинной шеей, а если точнее- с тощей шеей. Все грустнее наблюдать за любящими людьми с верхней точки, точки будто бы из каких-нибудь «Паранормальных явлений», только саспенс тут очень живой и человеческий, Хичкока не найти. И никакие авокады, увы, не вырастут эко-био-шмио, если ты возводишь теплицу в NY. Из чего следует, что Мина, все же, не сумасшедшая. Просто у каждого одинокого человека свои причуды. И причуды обретают опасные черты, когда одно одиночество встречает в туалете китайского ресторана свою вторую половину.
Денис Виленкин
Выходят, конечно же, по одиночке, но с ребёночком. Ошибка, первая ошибка семьи, заключается в том, что семьёй они не смогли стать как-то сразу, забаррикадировавшись догматами. В случае Мины – книгами, откуда она черпает информацию о вреде мяса. А ведь Джуд, черпающий, действительно, ногой, просто хотел, чтобы все было по-людски. Из банальной, но невозможной в координатах фильма простой договорённости, из одного неудобства, запертого туалета, растёт это недоверие. Его корни приживаются гораздо проще, чем у десятка растений, так смешно и прекрасно выращиваемых под сероватым небом Большое Яблока. Сумасшествие Мины это какая-то имунная реакция на нарастающий темп жизни. Ребёнок взрослеет, но не растёт, а как много всего нужно усвоить прямо сейчас, прямо сейчас ему привить, но только не прививки с вакциной. Как много опасностей в ее глазах, и, кажется, только неперебегаемый пешеходный переход в его. Не это ли единственная настоящая угроза малышу? Дорога и автомобили. Но малыш звёздочкой закреплён на груди. Спокойствие, сердце, выходит, сыто.
Полина Глухова
Джуд вообще заделал ребеночка, чтобы удержать Мину в городе, где она чужая. Правильно мне сказал один человек, что для судьбы человека очень важен момент его зачатия – при каких условиях он был зачат, кто друг для друга родители, что за обстоятельства. Но почему-то сомнения в плоде, что он от любви, нет.
Главная проблема фильма отводит Мину на разговорчик ещё в начале фильма, и тогда ещё непонятно, что это станет проблемой. Мать Джуда говорит Мине на свадьбе, что она всегда может к ней приезжать. Можно даже без Джуда, лучше без Джуда. Кто бы знал, чем все кончится…
Кадр из фильма “Голодные сердца”
Денис Виленкин
Мине приходит виденье-провидение-сновидение, ловко сделанное, где она видит убитого оленя на пристани, предположительно условного Кони-айленда, затем оленьи головы и охотничье ружьё возникнут в доме матери Джуда. Финальный, так сказать, аккорд, настраивает зрителя на простую и не слишком многогранную для трактовок метафору: Мина и есть травоядная косуля. Замечу, что это за три года до “О теле и душе”, где людям снятся, что они олени, а девушка, если не приглядеться, так и вообще слегка Рорвахер, и до “Убийства священного оленя”, где животное становится заложником символа, прямолинейно заявленного в названии. Ночная пристань, где в бессознательном происходит убийство, сменится залитым солнцем пляжем, который Мина неслучайно не видит, – жизнь там ей уготована не была.
Полина Глухова
Не была. Самое страшное, что может произойти с молодой парой – это поверхностное вмешательство третьих лиц. Потому что смыслы любви, ее развитие и притирка могут быть понятны только для двоих, между теми, у кого все это и случилось. И кажется, будто в какой-то очень симпатичный indie-момент, на улице, под вечер и среди людей вдали Мина и Джуд с ребёнком в кенгурухе вот-вот обретут тот неповторимый язык, компромисс и веру в счастливый конец.
Но причуды сильнее, радиация и мальчиковое рацио сильнее тоже. Отсюда возникает бабка без очков и велосипеда, но с чучелами оленей и ружьем, отравляющая перспективу хорошего финала. Хотя саму героиню – бабку – винить не хочется. У неё своя житейская правда. Тут, скорее, хочется обвинять сценарный ход.
Денис Виленкин
Очень точное замечание. Поверхностное вмешательство. Верится, что встречи Мины и матери Джуда – единственные существовавшие встречи героев в плоскости всего фильма, ведь после диалога на свадьбе следует только встреча Мины с ней в жутком убежище. И мать тут же окрещивает Мину нездоровой, подразумевая под “нездоровьем” её инаковость. Это, возможно, пришлось слышать и самому Джуду, будь родители Мины живы; он ведь тоже такой, со странностями. Здесь, мне кажется, упущен сильный конфликт желания давать опеку, которую Мина не смогла получить от своих родителей. Вместо того – прекрасный итализированный Нью-Йорк, перекликающийся с Нью-Йорком моего любимого итальянца Руджеро Деодато в “Доме на краю парка”. Не плёночный, конечно, но, благодаря особенностям оптики, на него походящий, ближе к финалу своей “опасностью” проигрывающий женщине-Мизери, идущей на убийство нелюбимой невестки. Что сильно упрощает фильм, выводя это зло из состояния назойливой мухи в необязательную, но зачем-то необходимую для режиссёра точку. После которой весь предшествующий фильм перестаёт мировать.
Полина Глухова
Самое главное «напряжение» фильма в отсутствии его источника, а если точнее – в грустной интриге источника. Поколенческие штучки, общий эгрегор всех больших держав – плохо всем думающим людям по разному, но есть и общие симптомы. И самое хорошее в фильме – это иносказание в рамках одной истории семьи. Жаль, что бабка прорывается на первый план и все портит, хотя в таких историях очень уместен хороший конец. Ведь хорошим он все равно будет только для пары людей, а не для целого мира, где свалка проблем.
Денис Виленкин
Оказывается, главная особенность этого фильма в том, что он оставляет голодным из-за какой-то драматургической помарки, грубой кляксы, и как не обходи, всё равно не даёт к себе проникнуться. Замечательные кадры, любопытное мизансценирование, но вот зачем здесь этот Хичкок-абьюз, почему им начинает пахнуть? Полтора часа пахло детской рвотой и пюре из индейки в стеклянной баночке, и было так естественно. Как естественно и неординарная в понимании своих чувств пара находила свой внутрисемейный язык. Можно, наверное, пошутить про безумие от ГМО или ненависть заядлой бабушки-мясоедки в отношении тростиночки и росиночки Рорвахер, но менее обидно от того не станет.
