Звездная карта (Maps to the Stars), 2014, Дэвид Кроненберг, рецензия
Антон Фомочкин видит в «Звездной карте» инфернальную историю болезни живых мертвецов.
Оставь надежду всяк сюда входящий. Пропитанная кровью, слезами и дешевым виски земля лицемерия, увенчанная девятью белыми четырнадцатиметровыми буквами, ежедневно принимает и уничтожает новые винтики и шестеренки, что заставляют работать эту машину фальшивого успеха. Ассистенты, шоферы, официанты, у каждого в планах на будущее – сценарий, а в ежедневнике по десять прослушиваний на дню. Желчная сатира, застрявшая где-то на рубеже восьмидесятых, здесь маскирует настоящую душераздирающую трагедию. Индустриальные шутки (по сути своей отсылки), актуальность которых застыла в воздухе, времени и пространстве, безостановочно проговариваются героями и сходят на нет лишь в третьем акте. Упоминание некой Дрю, которой аналогичная история пошла на пользу, в контексте линии тринадцатилетней звезды «Плохого няня», только что вышедшего из рехаба. Молодой, независимый режиссер? Он не ПТА, все-таки, но тоже ничего. Кэрри Фишер? Только что снялась у Джея. Хм, Харви. Ну, ты знаешь Харви. Харви – это Харви! Скандал? Схожу к Опре, продажи книги подскочат.
От чудовищного в своей однообразной пошлости саркастичного обсуждения сплетен пресыщенной молодежью в обстановке убогой респектабельности веет Бретт Истон Эллисовщиной. С характерным обменом таблетками, развлечениями с заряженным оружием и извращениями во славу карьере. Но это глянец, стоит сделать надрез – и видишь всепоглощающую тьму. «Карта» – предельно странная вещь; тон, жанр и настроение которой, меняются по щелчку. Кадр сочится преимущественно злобой, а мешанину характеров и драм связывает ненависть, инцест, алчность и галлюцинации. Отстраненный, холодный взгляд камеры плавно наезжает на персонажей в момент их полного одиночества, того самого, которое сквозит у Кроненберга в каждой сцене, сколько бы в ней не было действующих лиц. Уэгнеровский текст, как и все инородное, в руках режиссера обретает совсем иной смысл, и служит фоном, как-никогда гармоничным для препарирования психически больных и уязвимых индивидов.
Периодически цитируется стихотворение Поля Элюара, бесконечное, как и поиски свободы, чье имя написано на всех прочтенных страницах и каплях грядущей бури. В «Космополисе» Эрик Паркер отправлялся в свободное падение с Олимпа, с равнодушием и искренним желанием чувствовать. В «Карте» – чувства подавляются поочередным приемом таблеток успокоительного, а кажущийся столь реальным Олимп – больше похож на обитель мертвецов, пусть за него и цепляются все, чья жизнь вот-вот разрушится. Как там было – мы сами зовем людей в нашу жизнь (чтобы они ее уничтожили). Покинув на время родное Торонто, режиссер напалмом испепеляет Лос-Анджелес, город падших ангелов, долбящих кокаин. А инструментом выступают актеры, отыгрывая худшие проявления своего ремесла.
Уэгнеровский текст, как и все инородное, в руках режиссера обретает совсем иной смысл, и служит фоном, как-никогда гармоничным для препарирования психически больных и уязвимых индивидов.
Работа далекая от гламура? Существо с обожжённой кожей, прямиком с Юпитера, что в штате Флорида, наиболее честная и безобидная из фауны этой местности, хочет лишь избавиться от душевных монстров, что приходят с видениями, и трогательна в фатальности действий, спровоцированных поступками окружающих. Остальные – пластиковые, морально разложившиеся, страшные внутри. Это и исследует Кроненберг в последние годы, перейдя от внешнего уродства к внутреннему. Повылезавшие из шкафов скелеты и призраки, не сумасшествие, а расплата за грехи прошлого, так просто не пройти дорогу в ад. Дисгармоничная сборка мизансцен, где одна говорящая голова сменяет другую, удивительным образом завораживает. Закрытое пространство, ненастоящее, как и натянутые улыбки окружающих не заслуживает пощады. Неизбежное бессмысленно останавливать, тем более если несешься на лимузине лишенном тормозов под аккомпанемент слившихся голосов живых и мертвых. Это неизбежное, к которому, ухмыляясь, ведет зрителя Кроненберг – страшное, инфернальное зрелище, в последней сцене обретает поэтику, легкость, красоту, отягощенную застревающей глубоко внутри печалью. Звездам свойственно падать красиво, сгорая.
