Время жить и время умирать
Гарольд и Мод (Harold and Maude), 1971, Хэл Эшби
Виктория Горбенко об одном из главных фильмов Хэла Эшби.
В эпоху Нового Голливуда трава была зеленее, и ее аромат заполнял территории студий, заменяя традиционный звон льда в бокалах. Мейджоры пребывали в замешательстве из-за падения спроса на проверенные жанровые схемы, и соглашались на запуск рискованных проектов, особенно если стоили они недорого. Нескольким славным парням удалось на время перехватить инициативу и напомнить, что режиссер – это звучит гордо. Удивительно, но во время недолгого Ренессанса, когда беспечные ездоки сгорали в бьющем по глазам рассвете, а криминальные любовники расставались с жизнью в первом слоу-мо, главной киноэмоцией была не надежда, а растерянность. Хэл Эшби, в свое время угодивший на Фабрику грез прямиком с биржи труда, ставит в этот ряд дезориентированных бунтарей еще одного героя.
Девятнадцатилетний Гарольд предпринимает робкие, но при этом весьма экстравагантные попытки борьбы с системой. Чтобы привлечь внимание спесивой матери, он инсценирует самоубийства, чередуя харакири с повешением, и эти игры со смертью вносят хоть какое-то оживление в застоявшийся буржуазный быт. Найти опору в негостеприимном мире юноше помогает озорная старушка с характером Пеппи Длинныйчулок, философией Чеширского кота и хобби Юрия Деточкина. Гарольд и Мод знакомятся на похоронах незнакомца, куда каждый из них приходит со своей целью. Он – чтобы утвердиться в безысходности существования, она – напротив, чтобы вспомнить, как прекрасна жизнь. Гримасничая и хихикая, пожилая дама угоняет личный катафалк Гарольда и приглашает молодого человека на чай из овсяной соломки в свое хиппарское убежище.
“Гарольд и Мод”, рецензия
Провокативный сюжет о том, как «мальчик спит со своей бабушкой», выворачивает наизнанку сложившиеся возрастные и гендерные клише. Кому-то фильм даже может показаться отвратительным, но по сути своей это очень деликатное и по-детски невинное кино, где необычная химия между персонажами только усиливает симпатию к экстравагантным отщепенцам, прародителям чудаковатых героев Уэса Андерсона. Вместе с тем, история не лишена завуалированной эротичности, притаившейся в лукавых ужимках Мод, осторожном контакте Гарольда с огромной ктеической скульптурой и, в особенности, в аллюзии на классический живописный сюжет совокупления Леды и Лебедя. Странный романтизм антипуританского высказывания соседствует с забавной сатирой на социально-политические тренды. Общество срезается фигурами, которые мать Гарольда призывает на помощь в спасении сына. Это священник, чуждый любви и состраданию, психоаналитик, переливающий из пустого в порожнее бессмысленные сентенции, и калечный душой и телом военный, через комичность образа которого транслируется антимилитаристский месседж.
Провокативный сюжет о том, как «мальчик спит со своей бабушкой», выворачивает наизнанку сложившиеся возрастные и гендерные клише. Кому-то фильм даже может показаться отвратительным, но по сути своей это очень деликатное и по-детски невинное кино, где необычная химия между персонажами только усиливает симпатию к экстравагантным отщепенцам, прародителям чудаковатых героев Уэса Андерсона.
Такими же людьми-символами выступают три бездарные и пустословные кандидатки в невесты, олицетворяющие печальное состояние политики, экономики и культуры. Ходульная карикатурность персонажей сглаживается эксцентричным черным юмором. Аналогичным образом режиссерскую одержимость въедливым монтажом с идеальной симметрией кадра встряхивает то неожиданное обрушение четвертой стены, то оптимистичный саундтрек, вторящий жизнерадостной философии Мод. Ядром последней является умение быть собой. Маленькая старушка, заставшая времена королей, прошедшая через концлагеря, о чем свидетельствует номерная татуировка на запястье, и отбивавшаяся зонтиком, стоя в пикетах «за великие ценности», на пороге восьмидесятилетия стала носителем уникального знания. Враждебный хаос бытия можно преодолеть, упорядочив малую его часть – достаточно спасти засохшее деревце или одинокого мальчика. Нет ничего важнее радостного гедонизма, свободного духа и импрессионистской восприимчивости к красоте момента. Смысл в том, чтобы, подобно подсолнуху, поворачиваться лицом к живительным лучам и не давать мрачному грузному миру присесть на твои плечи.
