Волны продолжают биться
Левиафан, 2014, Андрей Звягинцев, рецензия
Иов, Гоббс и другие обязательные атрибуты всякой рецензии на «Левиафан» – в тексте Антона Фомочкина
«Левиафан» – античная трагедия в декорациях современности, географическая привязанность которой имеет условное значение. На бумаге – хорошо разыгранный европейский «фильм-событие» в доведенной до абсолюта, за вычетом статичности, стилистике Звягинцева. В первые сорок минут, к тому же, гомерически смешной, а оттого страшный. Мрачная галерея нашего настоящего? Отчасти. Рассыпанные по хронометражу атрибуты национального свойства (водка, иконки на приборной доске, вплетенные в канву реальные речи батюшек) – условный реквизит, маячки, заставляющие аудиторию с пеной у рта спорить об актуальности вечной истории маленького человека перед огромной бюрократической машиной. Расставленные по бокам вставки со стихией подчеркивают незначительность и мелочность времени перед природой, той ослепительно прекрасной, губительной природой, которую Звягинцев разбавляет излюбленной синевой. Ни начала, ни конца, только вечная земля. Печальное существование без мотивации, жизнь – как данность. Мы появляемся на свет чистыми, незамутненными, все, что происходит дальше, диктуют обстоятельства. Все, на чем любой другой автор остановил бы внимание, остается за кадром: драка, адюльтер в отеле, адюльтер, спровоцированный соблазнительными красотами местности, столь пугающими маленького мальчика, словно чувствующего затаившееся неподалеку неладное.
«Левиафан» – античная трагедия в декорациях современности, географическая привязанность которой имеет условное значение
Вопрос о вознаграждении за вынесенные мучения остается открытым (более того, перспектива сынов сыновей остается туманной) – речь не идет о предательстве, Николай, заливаясь слезами, лишь вопрошает «За что?». Ему предложено смирение. Иов здесь больше не живет. Everything is as it should be. И с этим ничего не поделать. Бог остается безучастным наблюдателем, его пути неисповедимы. Он лишь проверяет людей, их дружбу, любовь, и эту проверку порой невозможно пройти. Остальное за него делает власть, а власть не только нужно знать в лицо, она еще и от Бога, другой быть не может. Не нужно ходить далеко, Звягинцев опирается на трактат Гоббса. Государство, ныне тесно сплетенное с церковью – и есть Левиафан, страшный, огромный, безжалостный, молодой. Кости предыдущего уже выбросило на берег, около скелета остается только рыдать от щемящей безысходности. Спровоцированные архиереем – божьим наместником – темные деяния вызывают у мэра зачатки угрызений совести. В овечьей шкуре не волк, человек. Храм в финале – бренд, построенный на том самом месте во искупление грехов. Все идет своим чередом. И «казни», уже земные, происходят руками людей. Вместо урагана – экскаватор. Они делают, ждут, так и живет единое общество, коллективное бессознательное. Может и есть лучший мир, но не здесь, не сейчас и душу ему не вернуть.
На протяжении двух с лишним часов с экрана звучат взаимоисключающие истины. Каждый виноват в чем-то своем. Подожженная кошка – как наиболее внятное толкование слова грех. Парадокс, но практически все задействованные герои (исключая Николая) так и остаются в вакууме, не понимая ни своей вины, ни греховности. Свобода в истине, а истина у каждого своя, как и правда. Что есть десятилетия, прошлое? Ряд портретов бывших генсеков на стрельбище, треснутые стекла в рамках из опилок. Что есть настоящее? Его душа? Рефлексирующая Лиля, связь с окружающим ландшафтом, которая крепнет с каждой минутой ленты, все сильнее, до полного в нем растворения. Будущее? Эфемерная, слепая вера в лучшее. Не падет ли жертвой в дальнейшем выросший в семье предателей Рома? Вопрос риторический, как и любой другой.
А волны продолжают биться.
