Рождение нации
Один король — одна Франция (Un peuple et son roi), 2018, Пьер Шоллер
Игорь Нестеров о фильме Пьера Шоллера «Один король – одна Франция», рокоте свободы и молчании гильотины
Старушка-Франция жила размеренно, спокойно и суверенно. Король выполнял сакральный долг перед Господом и страной, королева ела пирожные, а верные подданные от дворян до пейзан трудились во благо монархии. Но что-то заклинило в государственном механизме: босоногие дети пожелали обуться в сабо, народ ринулся на баррикады, а венценосный наместник Бога стал стремительно терять сакральность. «Один король – одна Франция» не даёт никаких вводных и не объясняет причин больших перемен, а сходу ныряет в пучину политических и общественных страстей первого этапа Великой французской революции. Режиссёр Пьер Шоллер не новичок в жанре: его предыдущий фильм «Управление государством» (2011) – крепкий триллер про власть предержащих и власть неимущих, более ранняя работа «Версаль» (2008) – ода французским люмпенам и маргиналам. Новая картина кинематографиста – смелая и амбициозная попытка посмотреть на одну из важнейших вех европейской цивилизации снизу-вверх, глазами «чернорабочих» революции, которых затягивает водоворот истории.
Давно известно, что на фильмах о французской революции лежит кармическое проклятье: их почти всегда преследуют фестивальные неурядицы, кассовые провалы, нападки критиков и зрительское равнодушие. Даже прославленные режиссёры терпели фиаско, пытаясь изобразить на киноэкране тектонические сдвиги конца XVIII века. «Марсельезу» (1938) Жана Ренуара разгромила пресса и проигнорировала публика. «Роялистка» (2001) Эрика Ромера вышла монотонным костюмным спектаклем, никем толком не замеченным. Благосклонное мнение киносообщества не помогло «Дантону» (1983) Анджея Вайды привлечь внимание широкой публики и сдержать гнев французского правительства, которое посчитало, что польский постановщик надругался над священной эпохой и сочинил политически ангажированный пасквиль.
Революционное полотно Шоллера пало жертвой той же напасти. Холодный приём в Венеции, пренебрежительные премьерные рецензии и ограниченный прокат поставили крест на любых попытках фильма отбить скромный по меркам исторического кино бюджет. Изначально режиссёр задумывал дилогию: первая часть о «годах света» (1789 – 1793), вторая – о «годах ужаса» (1793 – 1795), по аналогии с минисериалом «Французская революция» (1989) Робера Энрико и Ричарда Хеффрона. Но из-за скупых продюсеров и мизерных сборов о съёмках продолжения, похоже, придётся забыть. Ничего, кроме сожаления, это не вызывает, ведь пусть не безупречная, но вдумчивая и, что важно – исторически точная киноэпопея закончилась ровно на середине, а Шоллера прервали на полуслове. При этом печальнее всего, что автору, определённо, ещё есть, что сказать.
Кадры из фильма “Один король — одна Франция”
Фильм «Un peuple et son roi» (дословный перевод – «Народ и его король», а не «Один король – одна Франция») – зрелище довольно витиеватое, запутанное, где-то даже архаичное и оттого сложное для восприятия – особенно зрителю, который привык к голливудской клюкве, не в курсе событий или изрядно подзабыл историю революции. Создатель картины – верный поклонник киноклассиков, Сергея Эйзенштейна и Абеля Ганса, и ярый противник нынешнего французского мейнстрима. Регулярно сталкиваясь с недофинансированием, Шоллер выступает одновременно режиссёром и единственным сценаристом своих фильмов, возможно поэтому его ленты кажутся немного кустарными и сумбурными. Тем не менее, сложно отказать Шоллеру в собственном мироощущении и почерке, ещё сложнее отыскать похожего автора в современном западном кинематографе. Левые идеи в творчестве постановщика заряжены мощными эмоциями, характеры лишены однозначности и линейности. Глубокая и искренняя симпатия к социальным низам соседствует с неявным, но считываемым презрением к политическому классу.
Поначалу может показаться, что «Народ и его король» напрямую следует традиции соцреализма и предлагает нечто вроде марксистко-ленинского взгляда на великий французский катаклизм: озаряемые солнцем развалины зловещей Бастилии, светлые народные лица, пафосные песни о свободе. Но неожиданное воплощение короля Людовика XVI, который в исполнении Лорана Лафитта превращается в широкоплечего Атланта с государством на плечах, свидетельствует о том, что Шоллер отказался от соблазна нарисовать очередную якобинско-большевистскую карикатуру на низвергнутого монарха. Король здесь не столько трагическая фигура, сколько живое олицетворение «старого порядка», над которым витает многовековой дух французского абсолютизма. Этот дух мечется между нежеланием отпускать бразды правления и необходимостью следовать воле народа, который вдруг обрёл голос, чтобы говорить, и энергию, чтобы действовать.
Каждый народный персонаж шоллеровской исторической драмы наделён собственной функцией и собственным значением. На переднем плане три образа-архетипа: средний представитель третьего сословия Парижа – стеклодув по прозвищу Дядя, девушка Франсуаза – авторская трактовка Марианны со знаменитой картины Эжена Делакруа и бродяга Базиль – свободный человек в его «естественном состоянии», прямая отсылка к философским трактатам Жан-Жака Руссо. Все трое – вовсе не случайные свидетели, а полноценные участники одного или нескольких ключевых событий: взятия Бастилии, похода на Версаль, расстрела на Марсовом поле, бегства в Варенн, штурма Тюильри. Дядя, Франсуаза и Базиль активно взаимодействуют между собой и с прочими выходцами из народа, через их диалоги и поступки отражены общественные импульсы турбулентного революционного периода. Несмотря на порывистость и пунктирность фабулы, этот подход позволяет по-новому оценить и прочувствовать суть времени.
«Один король – одна Франция» – фильм о романтике свободы раннего этапа Великой французской революции под аккомпанемент пламенных гимнов, страстных речей и всеобщего ликования. Мадам Гильотен ещё не успела почуять вкус крови на лезвии, а Революция ещё не начала пожирать своих детей
Примечательно, что режиссёр – первый из кинематографистов, кто всерьёз заговорил о роли женщин в революционном движении. Несмотря на то, что активнейшее участие парижанок в основных свершениях эпохи – факт признанный и доказанный, изобразить это сумел только Шоллер и только сейчас. Тут присутствует и поклон прошлому, и дань современности, ведь феминизм недавно обрёл второе дыхание и вновь стал рушить запреты. Женские образы, сыгранные Адель Энель, Ноэми Львовски, Селин Саллет, вышли яркими и тщательно прорисованными, чего нельзя сказать о главных революционерах. Максимилиан Робеспьер (Луи Гаррель), Жан-Поль Марат (Дени Лаван), Луи Сен-Жюст (Нильс Шнайдер) – персонажи сугубо фоновые, несмотря на то, что краткие сцены заседаний Конвента с их участием смотрятся на одном дыхании.
Самая слабая сторона «Народа и короля» и причина множества недовольных откликов – режиссёрская мания поведать обо всём революционном процессе, не имея ни денег, ни хронометража. Вот и выходит, что изрядная доля событий пролетают хаотично, блекло и мимоходом, значимые исторические личности, в частности, Лафайет и Мирабо, упоминаются, но остаются за кадром, а прекрасные Гаррель и Лаван – вынуждены изображать символы, а не играть роли. Невзирая на это, фильм Шоллера вышел достаточно глубоким и осмысленным, хотя авторская трактовка революции многим покажется чуждой и даже безрассудной. По Шоллеру, революция – акт взросления общества, превращение сервильных подданных в ответственных граждан, а казнь короля – необходимая жертва для образования нации.
Режиссёр сравнивает роковые социальные потрясения с изготовлением сосуда в стеклодувной мастерской: пусть вначале придётся пройти сквозь огонь, пусть первая попытка не увенчается успехом, но затем люди научатся принимать верные решения и делать правильный выбор. Для многих весь этот революционный пафос не более, чем – сентиментальное шарлатанство, принятие желаемого за действительное. Но Шоллер – закоренелый филантроп, его вера в конечную правоту людей непоколебима. Именно поэтому «Один король – одна Франция» – фильм о романтике свободы под аккомпанемент пламенных гимнов, страстных речей и всеобщего ликования. Здесь не услышать лязга гильотины и не увидеть жестоких расправ. Его величество Народ ещё не успел почувствовать жажду крови, а её величество Революция ещё не начала пожирать своих детей.
