Откровенный разговор
Рай, 2016, Андрей Кончаловский
Дмитрий Котов рецензирует “Рай” Андрея Кончаловского.
История, каких тысячи, десятки тысяч. 1942 год, Франция. Русская эмигрантка, аристократка Ольга арестована за укрывание еврейских детей. Как следствие — концлагерь, лишения, страдания и маячащая на горизонте смерть. Что-то новое в фабуле киноленты Андрея Кончаловского, попавшей в этом году в шорт-лист «Оскара», найти сложно. Впрочем, искать, наверное, и не нужно. Гораздо важнее тот наполненный символами драматургический киноязык, средствами которого режиссер рассказал старую трагедию по-новому. Спокойно, откровенно и как-то очень человечно.
«Показывать Холокост и концлагеря в цвете омерзительно», — ответил Кончаловский на вопрос о решении снимать кино черно-белым. И правда, «Рай» снят не просто в монохроме, а с «несовременным» соотношением сторон картинки 4:3, пленка местами искусственно состарена и стилизована под хронику. Но это не просто художественный прием или инструмент создания нужной атмосферы, это дань кинематографической традиции. Именно поэтому фильм органично продолжает ряд самых знаковых произведений на страшнейшую тему в контексте Второй мировой, вне зависимости от степени их известности. Аскетичная графичность в жутких интерьерах бараков, безднах печей и газовых камер, хищных паутинах колючей проволоки вызывает ассоциации и с «Пассажиркой» Анджея Мунка, и с «Судьбой человека» Сергея Бондарчука, и со «Списком Шиндлера» Стивена Спилберга.
“Рай”, рецензия
Линейное повествование картины регулярно прерывается сценами допроса. В комнате, где зритель не видит ничего, кроме голой стены и стола, герои по очереди общаются напрямую с камерой. Всего трое — русская, француз и немец. Княгиня, начальник департамента полиции и офицер СС. Ольга, Жюль и Хельмут. Совершенно разные люди, объединенные одной бедой. Все трое — в нейтральных светлых пижамах, без каких бы то ни было знаков отличия, и оттого равные друг перед другом и перед тем, кто ведет допрос. Очень скоро становится ясно, что предстают они перед судом вовсе не человеческим. До Нюрнберга они не доживут, и Кончаловский не делает из этого секрета. Персонажи глубокие, проработанные, удивительно настоящие — стараниями Юлии Высоцкой, Филиппа Дюжена и Кристиана Клаусса. Их глазами, мимикой, жестами и эмоциями режиссер передает незамысловатый, но очень важный месседж: человек становится самим собой только перед лицом смерти. Перед лицом Бога.
Фильм насквозь пропитан идеей равенства всех живущих на земле, вне зависимости от расы, происхождения, возраста и убеждений. Но нужно отдать должное Кончаловскому, ему виртуозным образом удается не уронить фильм в банальную «толерастию», пафос, патетику и конъюнктуру. Это деликатный разговор со зрителем о том, что в самом страшном чудовище есть что-то человеческое, а великодушный и чистый помыслами доброхот имеет свои страхи, слабости и способен на грех. Генрих Гиммлер в неожиданном воплощении Сухорукова, умиляясь, рассказывает о том, как Гитлер грезит о прогулках по Риму инкогнито в амплуа странствующего художника. Тиран с душой акварелиста. А женщина, спасающая от смерти чужих детей ценой своей разрушенной благополучной судьбы, готова подобострастно отдаться любому, лишь бы избежать голода и боли. Непоколебимые истины проговаривает Ольга: как просто превратиться из животного обратно в человека, в женщину. И еще проще пережить обратную метаморфозу — из подающего надежды смышленого юноши в преданного истребителя «еврейской чумы»: «Неужели он сам это с собой сделал?..». Люди вообще разные. Начальник лагеря Ханс Краузе — вор, коррупционер и душегуб. А старшая блоковая Роза — на самом деле «нормальная баба», с которой и водки не грех бы выпить, но только при других обстоятельствах… На войне нет абсолютно черного и белого, есть только инстинкт самосохранения. И у каждого своя правда, вот только в величайшую ложь можно верить столь же искренне и рьяно.
Но нужно отдать должное Кончаловскому, ему виртуозным образом удается не уронить фильм в банальную «толерастию», пафос, патетику и конъюнктуру. Это деликатный разговор со зрителем о том, что в самом страшном чудовище есть что-то человеческое, а великодушный и чистый помыслами доброхот имеет свои страхи, слабости и способен на грех.
Именно так предан великой идее штандартенфюрер Хельмут. Молодой, образованный немец из дворянского рода, поклонник русской литературы, хорошо говорящий на русском языке и пишущий диссертацию по Чехову. Он твердо верит в идеалы национал-социализма и перспективы воцарения арийского рая на земле. Хороший, в общем-то, человек — благородный, добрый, принципиальный. Его честь — это вера, которую не способны разрушить даже бесчисленные призраки убитых «унтерменшей», окружающие в туманном лесу, душераздирающими криками мерещащиеся даже в уборной. Железная вера, до которой не может достучаться слетевший с катушек от близости скорой капитуляции друг Дитрих, переживающий о том, что в раю тоже действуют принципы расового превосходства. И уж тем более Хельмут глух к зову собственной совести. Обратный пример — раскаивающийся Жюль, заложник режима, который, сняв злобную личину кровавого полицая, с ностальгией вспоминает о том, как брат пугал его в детстве волчьим воем, и с трепетом сокрушается о ранимой душе осиротевшего сына.
Случайная встреча спустя годы после беззаботных довоенных утех в Италии уже не принесет истинного счастья. Узницу Ольгу и офицера Хельмута в болезненных, невзаимных и неестественных отношениях объединяет лишь одно — добровольное самоотречение. Режиссер будто кладет две их жертвы на две чаши весов и практически уравновешивает. Одна приносится непоколебимо, с гордо поднятой головой и готовностью опуститься в ад во имя достижения общей цели и счастливого будущего великой нации. Другая — в сомнениях, сквозь слезы, но от чистого сердца, ради трех душ — одной взрослой и двух совсем юных. Что из этого имеет подлинный вес — рассудит тот, кто ведет допрос. Он всех нас рассудит. Если, конечно, существует, равно как комната с голыми стенами и столом. Во что порой очень трудно поверить, особенно после столь сильных, откровенных и отлично снятых напоминаний о вещах, которые нельзя забывать.
