Берлинский синдром (Berlin Syndrome), 2016, Кейт Шортланд
Эрик Шургот рассказывает о том, как Кейт Шортланд испортила хороший триллер дешевой драмой
Тихая Клэр предоставлена самой себе – всклокоченные волосы, заплечный рюкзак, зеркальный фотоаппарат и тяга к путешествиям. Она никуда не торопится: бродит по узким улочкам Берлина, скупает у барахольщиков памятный хлам, снимает архитектуру и иногда людей. А потом сама оказывается в фокусе – интеллигентный Энди, словно ненарочно, раз за разом оказывается рядом, заводит знакомство, наталкивает на интрижку. Но что для Клэр лишь мимолетная блажь, для Энди – маниакальная зависимость, одержимость, подпитанная букетом комплексов. Прочные замки, толстые стекла, связанные руки, заброшенный дом – Клэр попадает в руки психопата, становится его домашним питомцем, которого так приятно подкармливать, а иногда даже можно вывести погулять.
“Берлинский синдром”, рецензия
Проблема «Берлинского синдрома» обнажается не сразу, и, если глобально, она всего одна: фильм слишком нагло пытается быть чем-то большим, чем просто триллер про серийного маньяка. Причем хороший триллер, с непременными атрибутами вроде безуспешных попыток к бегству и не менее бесполезных стремлений войти в доверие к мучителю. Механизмы, собранные из саспенса и примитивных эмоций, работают до тех пор, пока режиссер Кэйт Шортланд и сценарист Шон Грант не пытаются говорить о живых людях, а не о стереотипном маньяке и виктимной жертве. Одно дело по наработанной жонглировать архетипами, совсем другое – придать болванчикам человеческие черты. Авторы «Берлинского синдрома» силятся это сделать, вводя второстепенным персонажем отца Энди, после смерти которого зритель должен начать сопереживать, разглядев в нервном преступнике человека. Но все, что может сделать Шортланд – показать, как грустный Энди играет на отцовском аккордеоне, пока труп его родителя выносят из дома. Тем временем Клэр ждет своего пленителя в замерзающей без отопления квартире, слоняется без дела по комнатам, кутаясь в тряпье, чтобы по возвращению киднеппера, броситься в его объятья и совокупиться с ним на грязном полу. А потом снова ненавидеть и бояться, демонстрируя не какую-то отдельную разновидность стокгольмского синдрома, а беспомощность режиссера, угробившего хороший триллер элементами дешевой драмы.
«Берлинский синдром» временами красив, но за этой красотой ничего нет, она кичлива и однотонна, как сотни инди-клипов с YouTube. Берлин не походит на всепожирающий Вавилон, он уютен и нежится в солнечных бликах. Заброшенный дом не кажется филиалом ада
«Берлинский синдром» временами красив, но за этой красотой ничего нет, она кичлива и однотонна, как сотни инди-клипов с YouTube. Берлин не походит на всепожирающий Вавилон, он уютен и нежится в солнечных бликах. Заброшенный дом не кажется филиалом ада, открытым специально для Клэр. Вырваться за рамки классической истории с похищением можно, но одними живописными пробегами камеры по интерьерам и лицам явно не обойтись. Потому от «Берлинского синдрома» не стоит ждать чего-то большего, чем фильма про заложницу психопата. Если не искать логики в поступках героев и не пытаться углядеть в картонных образах психологические портреты, то можно воспринимать эту ленту как красивый триллер, и подобного вполне хватит, чтобы скоротать скучный вечер. Тем более что Тереза Палмер и впрямь хороша в этом потрепанном образе. Заточенная в полупустой квартире, вульгарно позирующая озабоченному Энди, с мешками под глазами и в нелепом белье. Актерская игра и визуализация не позволяют назвать фильм Шортланд бездарным. Он просто вовсе не то, за что себя выдает.
