Наточи свой клинок и вперёд
Голограмма для короля (A Hologram for the King), 2016, Том Тыквер
Глеб Тимофеев – о фильме Тома Тыквера по одноименному роману Дэйва Эггерса
Алан Клей – пожилой и усталый духом продажник старой школы, воспитанный на впаривании косметики домохозяйкам, едет в Саудовскую Аравию – от имени крупного IT-вендора заключать с местным королем контракт на голографическую связь (как в Звездных войнах!), и тем поправить свои пошатнувшиеся финансовые дела. Арабский мир встречает Алана неприветливо: грандиозная «Королевская метрополия экономики и торговли» существует целиком только в планах, пока представляя собой кучку недостроенных зданий, филиппинские разнорабочие хмуро поглядывают с экскаваторов, контрагенты возмутительным образом игнорируют, а молодежную команду технарей и вовсе разместили в шатре без кондиционера и вай-фая, чтобя гяуры помнили свое место. Мосты между цивилизациями налаживаются только с помощью веселого таксиста и немолодой, но прекрасной женщины-врача.
Самый лучший роман Дейва Эггерса – Душераздирающее творение ошеломляющего гения. Самый понятный и прямолинейный – Сфера. А Голограмма для короля – увлекательная многослойная притча, на стыке между экзистенциальной трагикомедией, культурологическим исследованием и социально-экономической публицистикой, и в фильме Тома Тыквера все аспекты представлены равнозначно выпукло и равновелико. Том Хэнкс – понятно, невероятно удачный каст: не только за счет того, что умудряется скорчить несколько десятков выразительно кислых лиц ни разу, кажется, не повторившись, но и потому, что как никто другой умеет символизировать ушедшую эпоху и западную цивилизацию. На уровне бизнес-исследования все довольно прямолинейно: пионеры технологии и продвиженцы решений смотрятся милым аттракционом, а сделки заключаются на основе глубины скидки, а не глубины декольте торгового представителя. Производство переехало в Азию, вслед за ним инвестиции – даже если пока проекты, в основном, выглядят маниловщиной и прожектёрством. Зато молодые да жадные представители молодых и жадных экономик отлично владеют оскорбительной вежливостью и наследуют знакомые по кино эстетические шаблоны: пошлые спортивные машины, кричаще дорогие костюмы, техника с огрызками и впечатляющее вранье. Сатирически-культурологический слой остается на безопасном уровне минимального, оперетточного обыгрывания стереотипов: дремучие гнилозубые селяне не понимают шуток про ЦРУ, религия выступает периферийной страшилкой для суеверных, «пока Аллах не видит» можно и бухать, и прелюбодействовать – лишь бы были силы мириться с бессмысленностью бытия.
“Голограмма для короля”, рецензия
Зато на аспекте экзистенциальном, бытовом, Тыкверу удаётся разгуляться, сводя воедино «Душевную кухню» и «Приключения Гектора в поисках счастья». Проблемы моральные рифмуются с физическими – стулья рушатся под неуклюжей задницей в моменты душевного смятения, снулый пенис, всегда намекающий на то, что пора выпить чаю, символизирует бессмысленность ритуалов, тщетность усилий и искусственность удовольствий. Саудовская Аравия в целом своими юридическими запретами выглядит удобной метафорой запретов нравственных, а заодно их необязательности. Прогресс и выход из гомеостаза происходит благодаря волевым усилиям и напряжению духа. Все вокруг заняты грандиозной суетой: арабы, например, метут в пустыне песок, а ты приезжаешь каждый день, с потным галстуком и грязным воротничком в надежде показать королю голограмму, но его всё нет и нет, и всем на тебя плевать, и только зеленый змий из зеленой бутылки помогает ненадолго забыться. Ну чем не печальная метафора сизифовой бестолковости человеческой жизни в принципе?
Оригинальная книга щетинилась глаголами при минимально необходимом наборе местоимений, подчеркивая обезличенную универсальность переживаний – у Тыквера история закономерно распрямляется и обретает драматургическую целостность, здорово теряя в обаянии. Понятное ускорение темпа сомнительно сказывается на тональности, а значительно большее количество контактов с внешним миром нарушает герметичную сюрреалистичность обстановки и особое течение времени. Несостоявшиеся разговоры с дочерью – неотправленные письма в разной степени душевных метаний и алкогольного опьянения – в романе служившие исповедями и своеобразной хроникой состояния, способом медитации, как у красноармейца Сухова, здесь едва ли не превращаются в полноценный веб-диалог в одном эпизоде, а затем забрасываются как отработанный материал. Некоторые наиболее суровые сцены оказались за кадром, что отчасти скомпенсировалось дополнительной остротой оставшихся: например, по дороге «только для мусульман» всё же небезуспешно и не без нервов проехали. Это как раз нормально, если только общая метафора и вывод остаются идентичными. Увы, всё в кино не вместить – даже если приходится пожертвовать аспектом отсутствия созидания, чудной историйкой про «банановую республику», колоритным моментом с построением стены (практически из камней и хаоса) и жуткой сценой счастливо неудачного выстрела по мальчику. Так же, как с эпизодами, поступают с второстепенными-третьестепенными героями: они либо отсутствуют, либо драматургически набухают и обретают контрастность, в том числе с помощью удручающих монологов, раскрывающих мотивацию, вместо поступков и обстоятельств.
Оригинальная книга щетинилась глаголами при минимально необходимом наборе местоимений, подчеркивая обезличенную универсальность переживаний – у Тыквера история закономерно распрямляется и обретает драматургическую целостность, здорово теряя в обаянии
Немного арабского колорита, немного бытовых неурядиц, немного Уолтера Митти, с удочкой наперевес охотящегося за лососем в Йемене. В отдельных мелочах Тыквер маниакально аккуратен и точен – настолько, что иногда выходит проговаривание ради проговаривания, и в эпизоде остаётся лишь голая сюжетная функция вместо совокупности образных деталей. Так что тем более странно, даже с учетом некоторых удачных находок, вроде флешбеков и прочей настроенческой обаятельной чепухи, что общий вывод съезжает в сторону сиропного мультикультурного единения, занудненького хэппи, и даже паровозик у Томаса смог, выдав истории более выпуклый конец, чем было обсуловлено драматургически. Тогда как из всех обоснований для эскапизма, для последней попытки почувствовать себя живым, должно было сработать только одно: четкое и пронзительное понимание, что возвращаться некуда и незачем. Но так, наверное, было слишком больно.
