Когда Саша встретила Машу
Холодный фронт, 2015, Роман Волобуев
Антон Фомочкин ругает фильм Романа Волобуева
Домик на берегу. Брюнет с вечно озадаченным лицом. Его манерная невеста с чарующим голосом, которой несказанно повезло, ведь он тратит ее деньги. Декаданс. Утренние пробежки. Сон. Поездки за мороженным и виски. Дважды на пороге появляется белокурая Лозинская в нелепом полушубке, то ли девушка, то ли видение. Приближается новогодняя ночь. Разговоры о студенческом прошлом не умолкают. Не умолкают и крики после осознания того, что гостья не собирается уходить.
“Холодный фронт”, рецензия
В сонном царстве нормандского тусклого Эдема, обдуваемого холодными ветрами вместо такого снегопада, где снег не знал и падал, медленно загибается вымученный конфликт молодых и вялых. Для проформы в звенящее никуда звучит магомаевская «Будь со мной». С первых минут раскачивая хлипкую сюжетную конструкцию невероятными совпадениями столкновения русскоговорящих индивидов во времени и пространстве вовремя сваливших, Волобуев истязает свой мертворожденный проект проблемами технического толка. И если плохой звук вызывает лишь сожаление, то чудовищный монтаж оформляет адюльтер неловкой монтажной склейкой. Все остальное пространство забила пространная богемная болтовня о годах младого ученического алкоголизма и сексуальной распущенности, упершейся в немногочисленность тусовки, что легким движением кисти художника невпопад прочерчивает подобие характеров. Любая тема тормозит о момент нынешний, застывший в неуверенности перед днем завтрашним, что должен нести радость и творческий подъем, но превращается в смурную бесконечность, соответствующую климатическим условиям ландшафта за окном.
Весь хронометраж постановщик неумело заигрывает с публикой, и кажется, что расплывчатое нечто примет очертания, а посреди бунгало из ниоткуда возникнет напряжение, но январские дни следуют друг за другом, богемные куклы продолжат вариться в собственном соку, а красная машина с начерченной на лобовом стекле свастикой продолжает катиться по шоссе в никуда.
Единственный уголек, что не тлеет, – выброшенный на липкий песок скелет невиданного зверя, будоражащий сознание тридцатилетних, побуждающий читать газеты, пробуждающий теории и домыслы. Фигура монстра дымкой тумана растворяется в неопределенности, ведь сон разума порождает чудовищ, а предсмертная агония не зарегистрированного брака материализует лимб из загнанного оленя с потерянным взглядом, где начало – первая, а конец – последняя выкуренная сигарета в пачке, и посередине – отключение электроэнергии и пущенная в ход мотыга, соблазнительно качающаяся на стене амбара. Тьма окутала пространство, Маша – Саша, в этом вечном холоде имя значения не имеет. Впрочем, курение- привычка вредная, и бороться нужно. Но получается только поддаться порыву и бегом на ближайший поезд, чтобы застыть в картинном изумлении на лужайке.
«Фронт» вязнет в болоте неопределенности, глянцевой заслонкой встав на границе меж жанрами. Весь хронометраж постановщик неумело заигрывает с публикой, и кажется, что расплывчатое нечто примет очертания, а посреди бунгало из ниоткуда возникнет напряжение, но январские дни следуют друг за другом, богемные куклы продолжат вариться в собственном соку, а красная машина с начерченной на лобовом стекле свастикой продолжает катиться по шоссе в никуда. Развитие действия упирается в стену из режиссерского желания сделать красиво, открыточных пейзажей и картинности действий. Каламбуры – ненаписанная книга о ненаписанных книгах – сменяются деталями, заложенными в сюжетный фундамент. По этим деталям картину потом и можно будет вспомнить: «Книга вымышленных существ», видеоинсталляции, ракообразное пускается в бега по кухне. За бытием омара интереснее наблюдать, кажется, и постановщику. Сколько бы прекрасные выпускницы школы искусств на экране не соответствовали самим себе в жизни, в них не искрит жизнь и естественность. Они только осмысляют собственные душевные терзания, настроенческий срез небольшой тусовки, которой хочется сбежать из душного и заснеженного отечественного мегаполиса с помощью истории о сердцах трех в европейской глуши, даже если эта история идет ко дну под грузом драматургической и постановочной беспомощности.
