“Первая реформатская церковь”, “Положитесь на Пита” и другие лучшие фильмы 2017 года по версии Антона Фомочкина
23. «Прощай, Кристофер Робин»
Один из самых страшных фильмов прошлого года. В котором белокурый ребенок, счастливый, способный существовать в мире собственной фантазии, планомерно теряет и свое детство, и свое воображение под гнетом собственных родителей, не способных заботиться о мальчике. Черное и белое разлиновано заочно. Хорошо – проводить время с сыном и творить с ним. Плохо – предпочесть светский раут встрече с ним. В нем препарируются не пороки бедности, алкоголизма и прочих пагубных недугов, убивающих семью. В нем показана страшная сказка в телевизионных ВВС-шных традициях о том, что успех, публичность и востребованность могут погубить и в прямом смысле лупить на протяжении нескольких лет в лице хулиганов в интернате. И тут уж не до сказочного леса, не до старины Винни и его друзей.
22. «Смерть на Аляске»
Современный размеренный вестерн на двух мужчин: один нападает, второй отбивается. Одноэтажная америка мотелей, побочные второстепенные персонажи, связывающие двух одиночек в одном пространстве. Это немного ученическое кино, оно правильно гнетущее, холодное в своей простой жестокости и географической принадлежности к самому северному штату. С завидной частотой стреляют ружья, и к прямой и ровной сюжетной канве не придраться. “Смерть на Аляске” почему-то сложно выбросить из головы, как и взгляд артиста Эббота, который дает такое искреннее зло, что веришь без зазрений совести. Фильм Дагга – побратим картины Шеридана, о которой ниже. И вместе это, наверное, самый ледяной, но диалогово притягательный и отрезвляющий двойной сеанс.
21. «Сияние»
«Сияние» находится на грани автометаописания, Кавасе вводит образ мудрого старца-режиссера, очередного демиурга, способного синтетически фиксировать зримую жизнь, как противовес героям, не способным воспринимать жизнь степенно. Чувственный слом происходит, когда Мисако видит собственный искаженный фотопортрет, всматриваясь в черно-белое изображение, ощущая нежность, интимность, подобную той, что искрила при прикосновении его руки к ее лицу. Так сжимается дистанция, не позволявшая увидеть отблески эмоционального наполнения целлулоида. Вопиющая патетика облачена в эфемерную форму цикличности рассвета-заката, заметить которую герои смогут только в конце фильма. Это экранные образы, живущие исключительно в рамках изобразительного, потому, выходя из плоскости визуального в категорию слов, они умирают. А запечатленное время на фотографиях – продолжает жить.
Полный текст читайте здесь.
20. «Ветренная река»
Настоящий американец Тейлор Шеридан, вероятно, прошел свой карьерный пик. Удивительно будет, если человек, работающий исключительно в своей вселенной мужского мира волков, где нет места ланям, способный выдать подряд три выдающихся текста, не сдаст своих позиций сейчас. А 2018 год показывает, что уже начал сдавать, по крайней мере, в глазах американской публицистики. Но, как бы то ни было, “Река” – крепкая история о выживании, корнях и оголенном нерве, который шандарахнет тебя, будь ты хоть из ФБР, хоть с ближайшей стройки. Все идет своим чередом, главное – найти покоя в собственной земле. Выдвинись этот человек в президенты, и будь я американцем, не раздумывая, голосовал бы.
19. «Логан»
В этом фильме плохо одно – третий акт. До того Мэнголд работает очень четко, трогательно, без промахов. Он делает мета-комикс таким, каким он должен быть. Грубым, грязным, где медленно разлагается, казалось, вечное и незабвенное тело Логана. И заодно проявляет свою слабость, старость, очевидную возрастную седобородость артист Джекман, который и есть главный движок этого аттракциона о том, что, пока не кончились силы, нужно вбивать свои когти во все злое, а ради кого и чего – у любого героя комиксов найдется. Красивое прощание. Было бы выдающимся, не будь к финалу столь откровенно студийным и схематичным.
18. «Тоня против всех»
Канонический американский иронический байопик, такой, каким он должен быть. Достаточно стебный, драйвовый, забитый до отказа музыкой, которая переходит из фильма в фильм и знакома если не сама по себе, то точно звучала в какой-либо еще значимой картине. Самое главное, его увлекательность не оттеняет настоящей драмы, проглядывающей за комедийными сценами про домашнее насилие, простую человеческую глупость и неуемный труд на пути к славе. Режиссер Гиллиеспи, наверняка, выше этой художественной планки уже не прыгнет, хорошему ремесленнику редко попадает в руки хорошая рукопись. Впрочем, как славно, что у нас есть такая до боли смешная история о женщине, которая силилась быть сильной, но проявила слабость не с тем мужчиной.
17. «Вестерн»
О проблемах коммуникации с самим собой, соотечественниками и болгарами. Представительница новой берлинской школы, или как там их всех в очередной раз прозвали, Валеска Гризебах играет по правилам условного восточноевропейского фестивального кино. И в этих эстетических рамках, с обязательным открытым финалом, импровизационным методом, простыми, но действенными метафорами, оказывается очень тонким автором, который говорит о языке, взаимодействии и общей отчужденности на примере строителей в чужеродной балканской стране. И снова переосмысление голых стандартов жанра, и снова явное национальное обобщение, в котором много и о себе, и о роли колонизаторов, и о нас всех. О человеке, неприязнь или радушие которого очевидно без знаний языка, просто на материале повседневности и малозаметных ужимок.
16. «Сексуальная дурга»
One hell ride в одну сторону без права пересадки. Или one holy trip, в зависимости от того, с какой стороны посмотреть. Кали священна, но, если продраться сквозь праздник богини ненавязчиво, патриархат сожрет на этом бесконечном шоссе и простую Дургу, и ее спутника. В “Дургу” вложен целый сонм контекстов, социальных болей, локальной провокационности. Но в отрыве от всего этнического нарратива это удивительное кинопереживание, страшное, шумное, без передышек несущее зрителя вместе с несчастной парочкой на крыльях ночи в безысходное никуда, названное скорой остановкой у вокзала. Удивительно, что после победы в Роттердаме картина не обрела свой культовый статус в Европе, а канула, кажется, без следа после ряда мелких показов.
15. «Сара играет оборотня»
В «Саре» удачно сочетается и нарратив, щемящая история главной героини в мире условности, театральной, социальной, и освоение киноязыка, в том числе монтажного. Выделяется особенно склейка в финальной сцене, где хруст мощнее любой физиологии. Обрыв и камень в «Саре» — место для “свободного падения”. По Льву Шевцову, в поведении Сары заметны человеческая стихийность и планомерное разрушение тех или иных поведенческих, социальных оков, в которых молодая девушка чувствовала себя замкнутой. Впрочем, существуя в мире, позиционируемом героиней античной трагедией, наверное, злой рок и предрешенность — очевидный исход. Жизнь как процесс обучения, как хор перед первым актом.
14. «Чужой. Завет»
А не послушать ли нам Вагнера? А не поговорить ли о творце и творении его, силящемся преумножить свое наследие и догнать демиурга? Это прекрасное дорогостоящее эссе о том, что любая инопланетная тварь не страшнее результата разума человеческого. Оттого на фоне идеального рассудка меркнет любой кризисный фактор, что проявляет очередной колонист, на очередной богом забытой планете. Некогда незабвенная Элизабет Шоу полетела с Дэвидом на планету “Рай” искать ответы. Но ответы предельно просты. А искомая планета, она такая. Выжженная земля. Очень жаль, если одному из последних британских классиков не дадут довести это исследование до конца, отобрав у него родную франшизу на откуп гиков.
13. «Преисподняя»
Хорошее кино. Опять же, стилистическая губка, выборка очень многих предтечей, что возводит в постыдную для многих категорию жанра. Да, мачизм, да, адреналин в бедро, и вперед – выбивать мозги, души да золотые цепи. Главное, глазное яблоко чтобы не выдавили. А остальное суета. Я вот вижу во всей этой канители про “подавать холодным” крайне консервативное и честное метафизическое кино про взлеты и падения буржуазии в погоне за истинным инстинктивным самосудом на почве вопроса чести семьи. Что только красит — поскользнуться мы можем исключительно на чужой крови. И это правда, такая же эмпатия, прямая и искренняя.
12. «Все деньги мира»
Идеальный фильм-диалог для гениальной картины того же Скотта “Советник”. По большей части, вне пяти выдающихся сцен (лучшая, безусловно, где появляется мраморный бюст Гетти), это крепкое упражнение в стиле, где эпоха, Италия, действующие лица настолько же искусственны, как хорошая репутация самого Гетти и его честное имя. Кто бы что ни говорил, но скандал со Спейси стоил того, чтобы произойти просто ради того, чтобы Пламмер сыграть абсолютное немощное зло, захлебывающееся желчью в окружении настоящей вечной красоты, до бессмертия которой он никогда не доберется, сколько бы денег всего мира у него ни было.
11. «Короче»
Экологический посыл Пэйна оборачивается очередной сатирой на среднестатистического американца, маленькое счастье которого требует большого путешествия в самое сердце этого мира. В общем-то, чувственное берет вверх над мещанским в тот момент, когда он бросает вещи и несется по туннелю. Путь героя удался. Деймон встает в славный ряд в галлерее Пэйновских обаятельных героев, способных чувствовать, стоит им сменить среду своего обитания.
10. «Апрельский сон длинной в три года»
Витальность восточной мысли, как она есть. Фильм промежутков: между речью и шелестом листвы или между тишиной, прерываемой первой прослушанной за много лет не по радио песней. Мелкие традиции, не значимые в целом, но значимые сердцу. Японское мироощущения расшаркивается перед американской культурой в виде джаза или “Касабланки”, забирая самое нежное. Где сакс немножко нервно и “Сэм, сыграй еще”, а “Начало прекрасной дружбы” – оно ощущается, но остается за кадром. Экран озаряет улыбка, прервавшая сон главной героини. Она как узор, расходящийся по глади повседневности, в своем многообразии завихрений. Все это так красиво, так же, как красота герметичных, квадратных пространств, в которых обитают герои Накагавы. Вообще, на культурологическом стыке, где уживаются Миядзаки и Кёртис, велик риск упустить значительную деталь. Но перед этим – “Сэм, сыграй еще”.
9. «Положитесь на Пита»
Взгляд иностранца, говорящего на том же языке, помогает воссоздать ощущение потерянности, которое отражается на юном лице артиста Пламмера. Он носится по этим прериям, пропуская мимо себя туман, теряет близких, любую возможность зацепиться и просто существовать, как раньше. Возможно ли заткнуть эту пробитую пустоту, стирающую грань между человеческим? Великовозрастный ребенок все рыщет и рыщет. В его случае провинция – такой же замок, как в фильме Бэйкера. В надежность которого хочется верить.
8. «Проект Флорида»
Где-то там отзовется детство. Вдалеке, в пробежке по Диснейленду отгремят его последние праздничные залпы. Заглушая боль, что замок больше не неприступен. Розовая коробка, нежная, как ее возраст, маленькой принцессы, что устала играть в куклы, сидя в ванной с запертой дверью. Бэйкер снял социальное кино, но оказался достаточно умен, чтобы подать проблематику с точки зрения ребенка, его глазами.
7. «Спутник Юпитера»
Незаслуженно заклеванный на последнем Каннском кинофестивале фильм Корнела Мундруцо. Высказывание, выполненное в формате восточноевропейского арт-мейнстрима, которое не стали воспринимать дальше актуальной проблемы беженцев. «Спутник» — это условная научная фантастика Беляева, исполненная библейского пафоса. На экране телевизора актриса Самойлова взирает на пепелище собственной жизни в картине Калатозова. Оба героя, фоном посматривающие на экран, аналогично потеряли все и живут надеждой на лучшее в мимолетных аферах. Доктор Штерн жаждет искупления, а Мундруцо оставляет нас в точке, когда развитие невозможно, возможен только полет выше траектории самолетов. И открытым остается вопрос – насколько оправданно было переживание ряда канонических предательств во благо этого парня, не рад ли обманываться сам доктор Штерн? Ведь третье пришествие мы способны не только проглядеть, закрыв себе глаза ладонями, но и придумать.
Подробнее – здесь.
6. «На следующий день»
«На следующий день» — про развитие пришедшей на освободившуюся вакансию девушки, которой необходимо пережить здесь день и убраться в темную ночь, усыпанную снежной пылью, чтобы планомерно наступил следующий. Будучи вовлеченным в разгадывание этого ребуса, развитие проходит и зритель. В такси происходит диалог: «Помогают ли как-то книги в жизни?» — «Немного, думаю». Так и картины Сан-Су обладают терапевтическим эффектом очищения от созерцания этих эпизодов из чужих жизней, что можно увидеть, услышав заодно фрагменты из жизни других. Реплики, вопросы и фразы повторяются вновь, но с течением времени обретают совсем иные смыслы. Так же, как и лица по окончанию этого пути, внешне оставшись такими же, не будут прежними, в ужимках и взгляде. Соджу, пожалуйста, и две стопки.
Подробнее – здесь.
5. «На пределе»
В «На пределе» Акин генерирует основные для себя стилистические и этические воззрения, в максимально радикальной форме, не снижающей градус беспредельной нежности и неосязаемой обреченной печали, которой эта лента пропитана. В ней нет черного и белого. Есть мрак вокруг Крюгер и она. Ее родители – клеймят ее за то, что повязалась с турком. Родители мужа – хотят хоронить сына на родине и от невестки, очевидно, не в восторге. Судебная система гниет, и даже адвокат кажется каким-то мелким и жалким. И во всей этой суете она – падший ангел, который, посматривая семейные видео, все ближе к первому шагу своего последнего крестового похода. Своего рода самурай, твердо решивший, отомстив, оторваться от земли. Воскрешая каждый раз, исключительно ради справедливости.
4. «Призраки Исмаэля»
Удивительное для наших дней кино. О женщине, что стоит над твоей жизнью. О том, что спецслужбы в Душанбе не раскошелятся на дорогую прослушку. О том, что все наши призраки – это лишь отблески памяти, которые одолевают в ту трудную минуту, когда каждая строчка выжимается, подобно капле крови из мелкого пореза. «Исмаэль» — кино, в котором нет ни минуты передышки, ты несешься все дальше и дальше туда, где сливается реальность и кино, где можно увидеть, рассказать историю брата, про которого практически ничего, очевидно, не знаешь. И как тяжело мучиться от кошмаров. Желая удалить гипоталамус. Проводить нити между Ван Эйком и Возрождением. И запутаться в этих нитях. Но как же приятно запутаться в этих нитях. В этой сети деплешановского многообразия. И пусть на третий пересмотр это кино начинает планомерно сдавать в темпе и мелодраматических скачках. Такие фильмы сливаются с твоей жизнью, зеркально отражаются в ней и становятся значимы именно за счет этой сцепки, вот и с “Исмаэлем” случилось так же, сразу после него я встретил человека, да так, что жизнь уже прежней не будет.
3. «Молодой Годар»
Диктатура сантиментов для публики подается под видом фильма о любви. Но на деле кино рассказывает обо всем многообразии ее состояний и ролях, которые отыгрывают мужчина и женщина в зависимости от контекста. Вот постановщик и вульгарная актрисулька, вот зануда-маоист и дочка Мориака. «Годар» гипертрофирован, а где появляется преувеличение, – начинается ложь. Выстроив внутренний Вьетнам и начав революцию в самом себе, Жан-Люк проходит трансформацию полного опустошения. Рамка из съемочных процессов двух его картин фиксирует увлеченного режиссера на съемках «Китаянки» и задавленного, смятенного автора на съемках вестерна без индейцев, с задушенным индивидуализмом ради общего творчества. Но бунт в темных пустотах его сознания не закончится никогда, какая бы веха в карьере ни наступила, какая бы женщина ни находилась рядом, такова жизнь на борту подлодки «Redoutable».
2. «Песня за песней»
Терренс знает больше нас всех. Больше нас всех, пылинок в микрокосме, тающих в пылу вечности.
1. «Первая реформатская церковь»
Шредер, певец жизни “на пределе”, раньше мог позволить себе разве что одарить своих героев покоем, после твердого решения сквозь зубы нестись напролом с бесформенным метафизическим злом. Тема, личная с детства, обросла киноведческим прошлым автора, написанным трудом про Брессона, но прежде всего опытом и мудростью демиурга, который смог написать свой извечный сюжет на новый лад так, что перебивает дыхание. И улицы все злы, сочатся грязью. И чиновники мерзки и двуличны. И наш мир медленно разлагается, так же, как и тело священника Толлера, который, кажется, намеренно не пытается лечить свою плоть. Шредер в финале поставил выше всего любовь. Ту, что выше религии, праведного гнева, справедливости. Ту, что заставляет через физическую боль прижимать единственную значимую для тебя женщину все сильнее и целовать ее. И это прекрасно.
Лучший режиссер
Пол Шредер (Первая реформатская церковь)
Мишель Азанавичус (Молодой Годар)
Шон Бэйкер (Проект Флорида)
Ридли Скотт (Все деньги мире, Чужой завет)
Эндрю Хэй (Положитесь на Пита)
Самое неожиданное в списке – метаморфоза, произошедшая с Эндрю Хэйем, прежде всего в отношении владения пластики кадра. Его “Пит” снят очень осторожно, плавно, безоценочным взглядом британца на одноэтажную Америку, что придает большей уместной отстраненности, вступающей в диалог с внутренним состоянием главного героя. В отличие от диалоговой степенности “45 лет”, “Пит” – созерцательное кино, в воздухе которого есть та щемящая потеря, судорожный поиск своего места, которое дает сюжетному кино жить в иной плоскости. От остальных, скорее, следовало ждать новых высот… Азанавичус, к примеру, набил руку в начале карьеры на стилизациях, потому не удивительно, что в генокоде французского режиссера проснулся дар именно при обращении к истории новой волны и его экранной проекции. Тем более реабилитация после “Поиска” нужна была, как воздух. В Бэйкере художник чувствовался и ранее, сыграл вопрос амбиций и того, насколько далеко он способен идти в отношении масштаба, если в “Мандарине” точка зрения была ограничена, то во “Флориде” его взгляд полифоничен и исполнен нежности к жестокости мира, которой не видно его маленьким героиням. Оставшиеся два живых классика выступили в жанре высказывания. Но если Скотт филигранно сделал фильм-диалог к своему же “Советнику”, немного завязнув в биографическом материале, то Шредер выступил на поле трансцендентного кино, после последних кадров которого не остается никаких слов.
Лидер здесь очевиден за счет несвойственного для любого дебюта владения ритмом и должной сноровкой для метафизического переосмысления опостылевших жанровых код. Упоминавшиеся выше картины свое место также заслужили. А вот на оставленных ранее без внимания фильмах стоит остановиться. “Дикая мышь” – элегантное комическое эссе на тему падения европейской интеллигенции в пропасть под напором кризиса среднего возраста. Крайне специфический юмор – вопрос вкуса, тут что ближе. В этом же году Канны штурмовал идейно близкий и во многом синонимичный “Квадрат”. Есть те, кому ближе он. А вот “Патти” – выкройка хип-хоп культуры, симптоматичное для наших дней. Что примечательно, переосмысление через призму масонства.
Лучший дебют
Преисподняя, реж. Фенар Ахмад
Сара играет оборотня, реж. Катарина Висс
Дикая мышь, реж. Йозеф Хадер
Ветренная река, реж. Тейлор Шеридан
Патти Кейкс, реж. Джереми Джаспер
Анфакинг перфоманс года
Удо Кир (Короче, Драка в блоке 99)
Энтони Хопкинс (Трансформеры)
Гийом Кане (Вечно молодой)
Кристофер Уокен (Кто наш папа, чувак?)
Мэл Гибсон (Здравствуй папа, новый год)
Эта особенная номинация отвечает за особый класс лицедейства, подобно сверхчеловеку Ницше, это сверхактеры, которые даже не живут в кадре. Они существуют в какой-то своей иной вселенной, играя за гранью добра, зла, здравого смысла. Безусловно, способный поучаствовать в доброй пятерке фестивальных картин за пару лет наравне с фильмами вроде “Маленького рейха” Удо Кир – король этого списка. Его молчаливый перфоманс в “Короче” созвучен с ролью доктора в картине Крейга Заллера. Созвучен тем, что и там, и там классический Удо с величественным бэкграундом из доброй сотни картин, значимая доля которых – мягко говоря, плохи. Но сколь пугает и обезоруживает его холодный и пустой взгляд. На этом фоне меркнет и Мэл Гибсон, залетевший на огонек новогодней семейной комедии во всем великолепии хамского и грубого перфоманса, и Энтони Хопкинс, который мельтешит и переигрывает с такой же интенсивностью, с какой у Майкла Бэя появляются все новые и новые склейки. Меркнут и Кристофер Уокен в роли восковой копии самого себя, и Гийом Кане, для которого анфакинг перфоманс – метод скорее исповедальный.
Лидер этой номинации – очень глупое, но “доставляющее” кино. Такое мог снять только автор лучшего клипа “Оффспринг”. Ни больше, ни меньше.
Гилти плежер года
Няня
Побег из рио
Драка в блоке 99
Третрадь смерти
Меч короля Артура
Лучшие отечественные фильмы года
Жизнь впереди
Бабушка легкого поведения
Гуляй, Вася
Язычники
“Жизнь впереди” – обаятельное кино, от сценарного авторства которого зря отказался Жора Крыжовников. Это грустная дискотека, где песни детства заиграют для великовозрастных инфантов вновь. И пробудят в них нечто новое, даже не молодость, скорее, принятие прожитых лет.
