Жизнь Адель (La vie d’Adèle – Chapitres 1 et 2), 2013, Абделатиф Кешиш, рецензия
Описывая “Жизнь Адель”, Виктория Горбенко заключает – однополые отношения здесь лишь фон, на котором развивается история взросления и самоидентификации
Старшеклассница Адель выглядит слегка рассеянной, возможно, виной тому вечно спутанные сальные волосы и постоянно приоткрытый рот. Она любит читать и не любит, когда ей навязывают интерпретации прочитанного, что должно, наверное, свидетельствовать о самостоятельности и оригинальности мышления. Девушка действительно неуловимо отличается от своих громких подружек с криво подведенными глазами, зацикленных на парнях. Впрочем, Адель старается соответствовать заниженной лексикой, дымящейся сигаретой и – наконец-то – появившимся ухажером. Просто потому, что так надо. К тому же, какой девочке в семнадцать лет не нравится нравиться, особенно, если мальчик старается и героически пытается ради нее дочитать вторую в жизни книгу. Только вот в эротических фантазиях героиню посещает вовсе не глуповатый кавалер, а случайно встреченная на улице незнакомка с голубыми волосами. Утешительный рейд в гей-клуб подарит новую встречу с мечтой и послужит отправной точкой для пылкой любовной связи.
Аккуратно переводя философскую концепцию Сартра на язык, доступный и тем, для кого главным экзистенциалистом является Боб Марли, и тем любителям живописи, которые знают Пикассо и… Пикассо, Кешиш дает своим героиням полную свободу
Сложно сказать, почему именно «Жизнь Адель» вызвала такой ажиотаж в Каннах, заставив критиков разглагольствовать о возрождении французского кинематографа в лице, что характерно, арабского режиссера (пусть и считающего себя истинным лягушатником), а ЛГБТ-сообщество – бурно обсуждать реалистичность изображенных отношений. По сути, фильм, растянутый на три часа времени, можно выдержать, только проникнувшись неподдельной симпатией к героине, потому как камера в буквальном смысле будет заглядывать ей в рот, будто пытаясь убедиться, что очередная порция спагетти тщательно прожевана. Не факт, что огромное количество крупных планов полностью оправдано, но факт, что героиня Адель Экзаркопулос удивительно красива той прелестной естественной красотой, которая ею самой пока еще не осознается и даже отвергается. За счет такой притягательности приятно наблюдать и за ее превращением из девочки, заедающей печальку печенькой, в излучающую сексуальность ритма сальсы девушку, а затем и в изящную молодую женщину. Так получилось, что уверенная и раскрепощенная Эмма, сыгранная гораздо более профессиональной Леа Сейду, лишь оттеняет хрупкую юность Адель, а может, и прямо указывает на то, что так привлекает в ней. Именно контраст лег в основу творческого метода Абделатифа Кешиша: зрелость против юности, буржуазия против рабочего класса, романтическая влюбленность против животного секса. Из духоты учебных классов действие переносится в открытое парковое пространство, но единая нить повествования при этом не теряется, напротив, хотелось бы порой, чтобы она была чуть тоньше. А так выходит, режиссер занимается именно тем, что вызывало отторжение его героини в уроках литературы: прямо указывает зрителю, как нужно воспринимать фильм, прибегая к чрезмерному использованию связки «мысль – иллюстрация мысли». Вот ученики анализируют непреодолимую греховность, присущую самой природе – и тут же эта греховность оживает в первом поцелуе героинь, где их притяжение становится осязаемым, а естественность происходящего подчеркивается тривиальной, но красотой залитого солнцем кадра, скольжением камеры по чувственным губам и россыпи родинок на плече голубовласой Эммы. И также непринужденно эта целомудренная пастораль сменяется сценой бурного лесбийского секса, от которой неподготовленная публика выбегала из кинозала, судя по звукам, роняя кресла, а автор оригинального графического романа Жюли Маро плевалась, обвиняя Кешиша в порнографии. Тут сразу приходит на ум, что и помянутого в фильме «цветастого» Климта феминистки, например, упрекали в том, что женщина у него лишь пассивный объект, а ведь оба они – и режиссер, и художник – всего лишь мужчины, пытающиеся понять прекрасный пол и раскрыть тайну его сексуальности. И, хотя срезонировали именно постельные эпизоды, субъективно, гораздо интимнее и откровеннее лесбийских «ножниц» выглядела сцена скандала, сыгранная, кажется, на пределе, в прямом смысле утопающая в слезах и соплях, звенящая в ушах словно включенными на повторе выкриками «Шлюха!» и «Убирайся!»
Достойных внимания моментов в фильме предостаточно, и они отнюдь не сводятся к интимным подробностям, как сама картина не рассказывает, в общем-то, об однополых отношениях. Это кино о взрослении в самом широком смысле, хотя, наверное, представителям ЛГБТ и приятно, что любовная линия в нем гомосексуальна – всем нужны свои герои. Центральное место в этом классическом романе воспитания занимает самоидентификация, которая не сводится, опять же, к вопросу, с кем спать, скорее, к тому, кем быть. Хипповать, утонуть в мещанстве, делать деньги, растить детей – выбор велик, нужно просто сделать его. Аккуратно переводя философскую концепцию Сартра на язык, доступный и тем, для кого главным экзистенциалистом является Боб Марли, и тем любителям живописи, которые знают Пикассо и… Пикассо, Кешиш дает своим героиням полную свободу. Хотят – едят пряники, хотят – халву, хотят – высказываются через творчество, хотят – посвящают себя преподаванию в младших классах. Интересно тут именно то, как современные молодые люди используют свои неограниченные возможности, действительно ли они настолько независимы, как кажется. Независимы. Но не совсем. Пусть Адель не приходится туго стягивать грудную клетку, как Марианне из романа Мариво, но общество по-прежнему душит корсет классовых различий. Богемная буржуазия также далека от пролетариата, как устрицы от макарон, а рожденный рассказывать детишкам сказку о сером волке, никогда не оценит изящную болезненность ломаных линий Шиле. Зашоренность характерна тут для любой социальной группы, и нет никакой разницы, морщиться при виде целующихся девочек или при виде девочек, которые не могут отличить Моне от Мане. Как и в XVIII веке наше окружение формирует нас в гораздо большей степени, чем нам самим того хотелось бы, и чувства неизбежно разбиваются о разности: возрастные, интеллектуальные, мировоззренческие – как только утихает страсть и исчезает первоначальная очарованность. Адель понадобилось несколько лет, чтобы избавиться от эмоциональной зависимости и научиться принимать себя такой, какая она есть. У кого-то, как у арабского третьесортного актера, это не получается вовсе. И, возможно, именно этот внезапно вырвавшийся наружу дух свободы, так встрепенул расфранченную каннскую публику. Действительно, хрупкую фигурку в платье самого теплого небесного цвета, уходящую из чуждой среды в свою собственную жизнь, хочется проводить долгим взглядом, тихо пожелав про себя удачи.
