Короче (Downsizing), 2017, Александр Пейн
Антон Фомочкин рассказывает о новой картине Александра Пейна и ее связи с предыдущими работами режиссера
«Короче» продолжает серию зарисовок Пейна о среднестатистических жителях одноэтажной Америки, столь усредненных, что даже малейшие перемены в их жизни, нарушающие ленное течение повседневности, складываются в полноценный путь героя, из которого былым уже не вернуться. Громоздкий концепт метаморфозы из человека большого, но бедного, в маленького, но богатого, кажется поприщем для язвительной сатиры: вчерашний сводящий концы с концами средний класс, способный шиковать как в Калифорнии; разочаровывающее несоответствие обещанных золотых гор действительности как основа комического начала. Направление очевидное для любого другого комедиографа. Пейна интересует обратное, а именно – отсутствие вышеозначенной перемены на примере самого заурядного оккупационального терапевта Пола Сафранека (Мэтт Деймон).
Его ремесло, лицензию на которое он теряет при переходе в мир лилипутов, становится инструментом в обретении самого себя, постижении пресловутого дзена. Покоя, который познал, отпустив прах своей умершей супруги (и ее грехи) в теплые воды, переживающий кризис среднего возраста потертый мужчина в гавайской рубашке с грустными глазами (Джордж Клуни) в «Потомках». Маленькой удачи, которую ощутил старик с глубокими морщинами и столь же печальным взглядом (Брюс Дерн), проехавшись на как бы «трофейной» машине перед завистливыми реднеками в «Небраске». То, что испытывает другой пожилой мужчина Шмидт (Джек Николсон), накатавшись вдоволь в Висконсин и обратно, читая послание маленького Ндугу из Танзании. И так далее. Всю свою галерею характеров Пейн составлял на протяжении трех десятков лет из мужчин, застрявших в своем мирке, столь похожих друг на друга и столь же друг от друга отличных. Сменивший потертый свитер из синтетики на рубашку бывший врач, который по существу и не врач вовсе, закономерно эту серию продолжает.
Кадр из фильма «Короче»
Потенциальный дивный новый микромир – не что иное, как тот же старый уклад с вкраплениями непропорционально больших деталей прямиком из мира сверху, вроде бутонов роз в настоящий размер. Если в той реальности у Пола была возможность выбора и маркетинговая утопия поблизости, то здесь этой вариативности уже нет. Пейн выворачивает сам принцип инопространства наизнанку – одна реальность дублирует другую, а меньшим глобально становится лишь количество отходов, но не неурядиц (разве только фамилию коверкают чаще). Появляющиеся в третьем акте сектантского типа ученые, предрекающие конец всему, уходят в еще более глубокое подполье – и это очередная возможность променять шило на мыло, развилка, которая ничего не изменит.
Вчерашняя вьетнамская диссидентка с «костяной» ногой, которую никак не может починить Сафранэк, окончательно очаровывает его теорией восьми типов «American fuck», действительных по обе стороны градации человеческих размеров. Социум вечен и его не видоизменить любой идеологией. «Короче», по иронии, построен на мелочах, которые понемногу влияют на еще более нерешительного Пола (единственное соломоново решение уменьшиться привело к разводу, потому он окончательно закрылся). Сафранэк встречает сербского трикстера Конрада (Кристоф Вальц), живущего по соседству, но и он выполняет свои архетипические функции опосредованно. В его квартире герой встречает «железную леди» своей жизни, он предлагает путешествие к норвежским отцам-основателям. На том оставшаяся его функция – изящная анекдотическая визуализация путешествия герписа, от вальяжного Конрада к скандинавскому малышу Рони.
Свою галерею характеров Пейн составлял на протяжении трех десятков лет из мужчин, застрявших в своем мирке, столь похожих друг на друга и столь же друг от друга отличных. Бывший врач, который по существу и не врач вовсе, закономерно эту серию продолжает
Все здесь, происходит по наитию, ты отдаешься течению и чинишь ногу активистке, потом помогаешь ей в блоке мигрантов и сам плывешь на лодке, как никогда близко подобравшись к истине. Герои Пейна в конце всегда начинают видеть сущее, становятся собой, отмахнувшись от суеты. Увальню Полу требуется особенно много времени, чтобы осознать свое чувство к той, кому он и правда нужен.
Опасаясь на своей старой работе получить тоннельный синдром, он оказывается в тоннеле, где и должен выбрать между Библией (символизирующей вечное и все, что ему стало дорого) и иллюзорной возможностью оказаться в очередном иномирке. Пейн обходится без постмодернизма, в некоторых аспектах своей социальной критики он приближается к себе времен «Выскочки». Там он проходился по демократам, но время, когда вчерашний учитель, ставший лектором в музее, мог не дать слова маленькой раздражающей отличнице, уже прошло. Сегодня режиссера занимает вся ерническая, а порой и сентиментальная степенность, присущая жизни где угодно: хоть на задворках, хоть в центре.
