Да и Да, Валерия Гай Германика
Денис Виленкин:
Гай Германика обращается к жанру бытовой фантасмагории, где все чуточку волшебнее, чем есть на самом деле. Сны замещают явь и приходятся то не случившимися зарисовками Норштейна, то мечтами клипмейкеров Меладзе, выливаются в действительность, отличную от сна лишь падением с балкона, оргазмом и мимолетной пьяной изменой. Любовь, самоидентификация, вдруг подмигивающее небо. Калейдоскоп сознания живописца инфильтрируется в оформленную дредами голову юной учительницы русского языка. Ее сердце болит, ее руки пишут. «Художника-примитивистка» – нежно шепнет возлюбленный. Кино не о современном, а о наивном искусстве. Так наивна и любовь, нежна как роза, татуировкой выгравированная на сердце. Ни гиперреалистично сером, или же романтизированном розовом, но каком? Для ответа полагается дар художника, который, например, Лере не занимать. Это видно, это чувствуется
Антон Фомочкин:
Девочки влюбляются только в хулиганов. Хулиганы, в свою очередь, люди творческие. А творить можно, только потребляя водку литрами. Тяжела доля художника. Хотя все это условность, кино про рок-н-ролльщика, а весь этот мир искусств – для красоты и стройности истории. Творцы – они не от мира сего, род деятельности уже не важен. И название не важно. Германика вряд ли слышала песню Джонни Кэша, но ее фильм посвящен «the rose in my heart». Речь о черной розе, прорастающей в самом сердце. О холодной любви, что балансирует на кончике ножа. Он – привычно эгоист и ублюдок. Вот-вот, кажется, ее разлюбит. А, может, и не любил никогда. Айсберг, потопивший множество кораблей. Для них – рубцы на душе. Для него – несколько паспортов, испорченных надписями о бескрайней любви к очередной пассии. Потому дар рисовать для Саши возможен только сейчас, когда и нужно, и хочется. И сны такие снятся (дурно снятые, если честно), только когда чувство есть. А когда его нет – руки не хотят бродить по холсту. Тогда сердце, исколотое шипами, начинает кровоточить. Цветок вянет. Руки вообще ничего не хотят. Только сигарету мять. И все.
