Карта будня
Патерсон (Paterson), 2016, Джим Джармуш
Очарованная и раздраженная Виктория Горбенко о поэтике нового фильма Джима Джармуша.
Патерсон (Адам Драйвер) живет в городе Патерсон, которому идейный вдохновитель битников Уильям Карлос Уильямс посвятил четырехсоставную поэму «Патерсон». Герой работает водителем автобуса. Пожалуй, это единственный водитель автобуса, по крайней мере в Патерсоне, который любит Эмили Дикинсон. Он и сам каждую свободную минуту посвящает сочинению стихов, не помышляя даже, что их услышит кто-то, кроме любимой супруги, улыбчивой мечтательницы Лоры (потрясающая иранская красавица Гольшифте Фарахани), и их флегматичного бульдога Марвина. Если попробовать описать будни Патерсона, можно случайно пересказать фильм целиком, не сумев разделить на календарные даты этот бесконечный день сурка.
В центре истории бездетная семейная пара, в которой она бесконечно перекраивает шторы (от невыразимой скуки?), а он создает поэзию из любого мусора (эстет, погибающий в захолустье?) Что это, очередная драма о нереализованных амбициях, о потерянном пути, о поиске себя? Невольно пытаешься понять, дорогой каких перемен Джармуш отправил героев на этот раз, где они смогут найти источник силы для своих душ, истерзанных рутиной будней и общей бессмысленностью бытия. Не сразу, но понимаешь, что поиск перестал интересовать режиссера. Тихое местечко в штате Нью-Джерси не пункт прибытия или отбытия, не перевалочная станция. Это единственная точка в системе координат. Старомодный городок, где умиротворяющий шум водопада, вечные колокола и беззаботная болтовня пассажиров. Где можно обойтись без мобильного, в сумраке паба – выцветшие фотографии и никакой плазмы с футболом, а в небольшом кинотеатре крутят черно-белые фильмы ужасов. Здесь любая нелепая парочка – уже Ромео и Джульетта, а выбивающий игрушечный пистолет из рук незадачливого влюбленного – уже герой. Здесь банальная поломка автобуса – важное событие, а ежедневное загадочное падение почтового ящика – интереснейшая головоломка. Трагичность одного из четырех борхесовских сюжетов – одиссеи – в том, что возвращение домой невозможно: после долгих странствий и родная Итака будет не та, и Улисс перестанет быть собой. Джармуш неожиданно решает эту проблему. Оказывается, просто не нужно уезжать. Тем более что с собой неизбежно придется взять себя.
“Патерсон”, рецензия
Нет смысла и в поиске особенной, великой красоты – она существует лишь в глазах смотрящего. Уильямс складывал строфы из «антипоэтических» вещей. Так, любимое стихотворение Лоры – это, по сути, записка на холодильнике, с извиняющейся интонацией сообщающая о съеденных сливах. Но в этих коротких рваных строках – приятная прохлада ягод, их сладость, умноженная стыдом за тайное хищение завтрака. Патерсон прямо наследует своему любимому поэту. В начале картины герой записывает в дневник: «Когда ты ребёнок, тебе известны три измерения: высота, ширина и глубина – как коробка из-под обуви; позже ты узнаешь о четвертом – времени. Хм. Говорят, их может быть и пять, и шесть, и семь». В контексте фильма любые коннотации, обременяющие чистое восприятие – безусловный минус. Но, парадоксально, в стихах Патерсона, внешне похожих на простую фиксацию обыденности, объекты внешнего мира обретают множество измерений. Оказывается, коробок «Огайо Блу Тип» может таить в себе интимное переживание, стоит только представить, как на кончике спички вспыхивает маленькое пламя, от которого зажигается утренняя сигарета любимой женщины. Более того, вещица буквально кричит об этом, складывая рупором свое название. Но – и охраняет тонкий эротизм ассоциации плотными картонными стенками. Схожим образом Патерсон ощущает каждый предмет и каждое событие. Его ясному и пристальному взору, его сердцу, открытому лаконичной красоте открывается мир, невидимый типичному обывателю. Разум героя подобен белоснежной странице блокнота, подаренного заезжим японцем, и поэтому нет никакой беды в утрате старых записей – без них восприятие будет еще свежее.
«Идилличная интонация «Патерсона» одновременно и завораживает, и раздражает противоречивостью. В предыдущем фильме, в душном от отсылочности пространстве вечной жизни, кроме сетований на анемичность европейской культуры, была жажда свежей крови. В образе, созданном обаятельно некрасивым Адамом Драйвером, чувствуется отказ от борьбы и уход в практически маликовский дзен. Здесь искусство не должно удивлять, искать новые формы, читать по чешуе и рисовать на блюде студнем. К чему это все, вопрошает Джим Джармуш, ведь вот же – водопад. Вода. Падает. Понимаете?»
Поэзия Уильямса опередила период модернистской смысловой тотальности, и пришлась по душе бит-поколению, в частности Аллену Гинзбергу, тоже – случайно ли – жившему в Патерсоне. Вопрос в том, насколько фильм Джармуша отражает наше сейчас, насколько велика усталость от постмодернистской клиповой фрагментарности, насколько реален отказ от нее. И ответ содержится в фильме. Поклоняясь незамутненности разума, режиссер бесстыдно играет аллюзиями, демонстрируя все ту же умилительную постмодернистскую несмелость. Как в старой шутке Умберто Эко, где молодой человек признавался в любви, стыдясь, что это делали миллион раз до него. Я люблю вас, как говорил д’Артаньян Констанции. Я хочу найти «язык вещей», как великий поэт Уильямс. Перцептивность превращается в свой антипод. Идилличная интонация «Патерсона» одновременно и завораживает, и раздражает противоречивостью. В предыдущем фильме, в душном от отсылочности пространстве вечной жизни, кроме сетований на анемичность европейской культуры, была жажда свежей крови. В образе, созданном обаятельно некрасивым Адамом Драйвером, чувствуется отказ от борьбы и уход в практически маликовский дзен. Здесь искусство не должно удивлять, искать новые формы, читать по чешуе и рисовать на блюде студнем. К чему это все, вопрошает Джим Джармуш, ведь вот же – водопад. Вода. Падает. Понимаете? Понимаем, и порой очень хотим выбыть из гонки перепотребления, дауншифтнуться в деревню к тетке и научиться видеть на месте вещи не заранее сконструированную культурным опытом модель, а саму эту вещь, первозданную, сегодняшнюю, запечатавшую в себе уникальный момент. Только почему-то примерно через семь дней познавать мир, не выходя за пределы своего сада, становится мучительно скучно. Звездные качели выводят из строя вестибулярный аппарат, банка с лунным светом разбивается вдребезги, и время берет свое, как ни прячь циферблат часов. Приходится рискнуть и повзрослеть. Несмотря на страх стать рыбой, а может, чего хуже, ослом или свиньей. Но, скорее всего, ничего такого не произойдет, а Джармуш просто страдает бессонницей и напевает себе под нос очаровательную наивную колыбельную.
