А ты хотел бы рыбой стать?
Патерсон (Paterson), 2016, Джим Джармуш
Сергей Феофанов видит в новом фильме Джармуша гимн творчеству и историю о том, как мизерабельный образ жизни может сочетаться с безразмерным внутренним миром
Городок Патерсон, штат Нью-Джерси, наши дни. Мужчина по имени Патерсон (Адам Драйвер) работает водителем рейсового автобуса. В свободное от работы время он общается со своей любимой женщиной (Голшифте Фарахани), прогуливается с бульдогом до ближайшего бара и пьет там пиво. Кроме того, он очень любит поэта Уильяма Карлоса Уильямса и сам пишет стихи – о спичках, автобусах и тому подобной милой ерунде, из которой и состоит его жизнь.
Обычно синопсисы обрывают там, где кончается завязка и начинается действие. Не то с «Патерсоном» – краткий синопсис здесь является вполне исчерпывающим описанием сюжета. Адам Драйвер играет водителя. Водителя зовут Патерсон, он живет в Патерсоне и любит творчество поэта, который написал об этом городе эпическую поэму «Патерсон». Патерсон, Патерсон, Патерсон… Все это больше похоже на анекдот, чем на художественный фильм, – не самый смешной, но очень трогательный анекдот о человеке из футляра, который не пользуется мобильными телефонами и героически отбирает у Отелло XXI века игрушечный пистолет.
Формально кино поделено на семь глав, да и конфликты имеются, так что люди увлеченные могут с полным правом разбирать местный нарратив и рассуждать о драматургических глубинах телефонных справочников. На деле же говорить о сценарии «Патерсона» довольно глупо – новый фильм Джармуша состоит не из событий, а из разного рода образцов чистейшей прелести. Водопады, очаровательно некрасивый артист Драйвер, случайные разговоры, расплывающиеся по экрану стихи, обаятельный английский бульдог, читающий рэп в прачечной Метод Мэн, возникающий из ниоткуда и уходящий в никуда таинственный японец – все это очень мило (без шуток – очень мило). Впрочем, критиков ленты тоже можно понять: работа Джармуша настолько умилительна, что поневоле вызывает раздражение.
“Патерсон”, рецензия
Отсюда, кажется, и растет тот ядовитый и несколько наивный тон, который взяли критики картины по отношению к «Патерсону». И дело даже не в том, что этот тон точь-в-точь повторяет интонацию, в которой советский поэт Рюхин из бессмертного произведения Михаила Булгакова осуждал классический стих Александра Пушкина. Дело в том, что более-менее все претензии к фильму отражают лишь несоответствие декларированных Джармушем взглядов взглядам недовольных зрителей. Неприятие оптимизма как концепции скрывается, кажется, и за упреками в эскапизме, которые прозвучали после выхода фильма в широкий российский прокат. Упреки понятные, но едва ли справедливые – странно было бы ждать от 64-летнего Джармуша юношеского задора, режиссер достиг того возраста, когда на вещи начинаешь смотреть иначе, а оптимизм становится естественным мироощущением.
Понятно, что под Патерсоном автор имел в виду самого себя. Понятно и то, что в какие-то моменты постановочная манера Джармуша начинает напоминать не скромного и тихого водителя автобуса, а его подругу – слегка двинутую на монохромности, но очень красивую и деятельную женщину, которая занимается одновременно тысячей дел и фонтанирует различными дикими идеями. И когда стихи, написанные специально для фильма маститым американским поэтом Роном Паджеттом, в очередной раз начнут плыть по экрану, первой приходящей на ум аналогией станут черно-белые капкейки, черно-белые шторы, черно-белая гитара и черно-белое вообще все, до чего дошли руки у этой креативной, но несколько недалекой женщины.
Проблема в том, что эти рассуждения скрывают истинный масштаб «Патерсона» – фильма-поэмы, вольной экранизации одноименного произведения Уильямса. Джармушу и заслуженному оператору Фредерику Элмсу удалось снять немного флегматичное, очень красивое и в высшей степени поэтичное кино, язык которого одновременно понятен и возвышен. Пока Патерсон поэтизирует окружающие его простые вещи, режиссер поэтизирует сам феномен обыденности, неспешной и монотонной жизни, меланхоличную идиллию сонного нигде, где поломка автобуса – событие, о котором судачит весь город.
Нужно быть слепым, чтобы не увидеть – перед нами большое кино. С точки зрения формы и содержания, идей и киноязыка, сверхзадачи. Возможно, даже слишком большое для современного кинематографа
Нужно быть слепым, чтобы не увидеть – перед нами большое кино. С точки зрения формы и содержания, идей и киноязыка, сверхзадачи. Возможно, даже слишком большое для современного кинематографа. Это гимн творчеству – чистому творчеству, которое существует в отрыве от костров амбиций и ярмарок тщеславия, – и одновременно это история о том, как мизерабельный образ жизни может сочетаться с безразмерным внутренним миром. Ведь все существующее и происходящее существует и происходит, как известно, лишь в сознании человека. Оттого все наслаждения, воспринятые туманным сознанием глупца, окажутся жалкими по сравнению с сознанием Сервантеса, пишущего своего Дон-Кихота в тесной тюрьме.
Можно сколь угодно долго критиковать мещанское болото, которое засасывает Патерсона и всех остальных жителей города, но зачем? Да, этот мир состоит из игры в шахматы с самим собой, страшной тайны вечно падающего набок почтового ящика, никому не нужного секретного блокнота со стихами и прочих мелких вещей. Да, больше тут ничего нет. Но больше ничего и не нужно – поэзия, как известно, должна быть глуповата. Здесь Пушкин, конечно, лукавил и, скорее пытался приободрить своего друга Вяземского, чем говорил всерьез, но что-то в этом все-таки есть. Не зря ведь тот самый стих про падающую воду, который главному герою читает случайно встреченная девочка, придумал не Паджетт, а сам режиссер. Таким верлибром – странным, но гармоничным и определенно завораживающим – становится и его фильм.
Вода падает. Многие зовут это дождем.
