Довлатов, 2017, Алексей Герман младший
Виктория Горбенко рассказывает о “Довлатове” Алексея Германа младшего
«Если тебя не публикуют, тебя не существует», – произносит закадровый голос, по всем признакам принадлежащий Сергею Довлатову. В этом году писателю могло бы исполниться 77 лет. И эта красивая цифра обязательно ознаменовалась бы ещё одним томом записных книжек, названным, например, «Соло в твиттере». Потому что сейчас признаками жизни стало наличие профилей в социальных сетях. И свой канал в Телеграме Сергей Донатович тоже обязательно завел бы, внушительно потеснив нашу графоманскую братию, пытающуюся делать то же самое: смешно описывать свои растерянные скитания по жизни. Создавать лирических героев, которые, вроде, очень на нас похожи, а вроде, и не совсем мы сами. С иронией и трогательной жалостью описывать своих чудаковатых знакомых, пытаясь из этих случайных зарисовок слепить портрет целого поколения. Ругать родину. Таить обиду на родину. Любить родину и хранить ее в сердце, у какого бы порога не оставались ночевать изношенные сандалии. Казалось бы, мы живем в совсем другое время, в другой стране, демократичной и сознающей себя частью мирового сообщества. По крайней мере, что-то подобное написано в Конституции. Мы свободны высказывать ВКонтакте свое мнение и репостить чужое, с которым согласны. Свободны исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. Свободны даже бродить в обнимку с желтой уточкой по пахнущему гуляньем Невскому. Оттого вдвойне удивительна такая близость нам Довлатова, ощущающего мир как зону, где нет разницы между заключенными и надзирателями. Ощущающего жизнь как сборник абсурдистских зарисовок, одновременно смешных и печальных.
Ленинград, 1971 год. Писатель Довлатов (Милан Марич) бродит по улицам выстроенного на костях города в распахнутом пальто. Несмотря на то, что оттепель уже прошла, и наступили ноябрьские заморозки. Он заперт во дворах-колодцах, между болезненно-желтыми, покрытыми грязевыми наростами стенами. Не может выбраться из бесконечных лабиринтов коммуналок. Ощущение гнетущей тесноты советского быта очевидно унаследовано Германом-младшим от отца. Камера Лукаша Зала (оператор «Иды») пытается сфокусироваться на писателе, но в кадр все время попадают какие-то проживающие свои будни люди и обрывки захламленного чужим скарбом пространства. Из многоквартирного муравейника на улице Рубинштейна Довлатов перемещается в редакционные коридоры. Кругом приоткрыты двери, но за этими прямоугольниками из ДВП никто его не ждет. Потому что он не умеет подстраиваться, сочинять позитивные рассказы про передовиков производства, воодушевленные статьи на годовщину октября и поздравительные стишки для заводской газеты. Все его метафоры – нисходящие, читай – ироничные, а смеяться над посланиями Пушкина в прекрасное коммунистическое далеко грешно.
Кадр из фильма “Довлатов”
Все его скитания – непроходимый квест. Жалким макгаффином в нем становится ростовая немецкая кукла для дочери, обладание которой настолько же невозможно, насколько бессмысленно. Смыслы вообще теряются в этом блеклом, похожем на выцветшую фотографию пространстве. Герман-младший смотрит через мутное стекло на затхлый пропылившийся мир, в котором разговаривают лозунгами, а поэт имеет право на существование, только если он одновременно метростроевец. Вся жизнь сконцентрирована в утопающих в сигаретном дыму квартирниках, где хором напевают Оккуджаву и слушают картавые стихи симпатичного рыжего еврея. Бродского не публикуют, как и Довлатова. В Америке обещают издать, но уезжать не хочется. В Союзе остается только утешать себя по примеру фарцовщика Давида (Данила Козловский), талантливого (возможно) художника, торгующего нейлоновыми чулками. Не страшно, Ван Гог тоже умер в нищете и безвестности.
Можно еще уподобиться безымянной актрисе (Светлана Ходченкова): сломать себя, смириться, сдаться, принять меценатское вспомоществование влиятельного уролога, занявшись вместо творчества ублажением его вульгарных вкусов. Это вообще очень меткий образ, выстроенный на антитезе «низкой», ассоциативно экскрементальной профессии, и «высоких» душевных устремлений, любовью к древнегреческим трагедиям. Кроме того, контакт с этим персонажем отзеркален в сновидческой части фильма, где место врача занимает сам генсек Брежнев, предлагающий герою написать книгу в соавторстве. В этом – типичная претензия власть имущих на понимание искусства, которое для них существует, если оно броско и грандиозно, как памятник авторства Церетели, патриотично и слезодавительно, как песни группы «Любэ», общепризнанно и доступно растолковано, как «Одиссея» Гомера. Довлатов прямым текстом посылает на хер товарища уролога. Перед воображаемым Леонидом Ильичом он слегка пасует, борется с желанием быть услышанным и признанным в Стране Советов, но в итоге побеждает то ли чувство стыда перед будущим, олицетворенным дочерью, то ли императивная нравственная невозможность покривить душой и пойти на сделку с совестью.
«Довлатов», быть может, не способен удивить, слишком аккуратно собирая символичный для целого поколения образ. Но Герман смог уловить и передать неотделимость Довлатова-человека и Довлатова-лирического героя
«Довлатов», быть может, не способен удивить, слишком аккуратно собирая символичный для целого поколения образ. В фильме ровно три эмоциональные сцены, одна из которых по-настоящему неожиданная, одна необязательная и одна с Козловским. Но Герман смог уловить и передать неотделимость Довлатова-человека и Довлатова-лирического героя. Он вплетает в биографическое повествование фрагменты рассказов, в которых грань между реальностью и художественным вымыслом изначально размыта. Пожалуй, довлатовская настоящесть и есть та причина, по которой Сергей Донатович кажется таким близким, будто вот прямо сейчас травит свои грустные байки, сидя рядом с тобой на коммунальной кухне. Кроме того, «Довлатов» – это органичное продолжение фильмографии Германа-младшего. Режиссер снова восхищается редким типажом приличного человека. Снова печалится об его предопределенно несчастной судьбе – судьбе лишнего, чужого и непонятого. Прокаженного пророка в своем Отчестве, где духовные скрепы скалятся колючей зоновской проволокой.
