Холодная война (Under the Silver Lake), 2018, Павел Павликовский
Армен Абрамян хвалит фильм Павла Павликовского
Полтора десятилетия, две судьбы, несколько стран, мужское и женское, встречи и расставания, жертвенность и мелочность, былое и современное, время и пространство, смерть и жизнь, годы тому назад и годы спустя. В общем, о многом и про многое. «Холодная война» как конкретное историческое явление, как метафора человеческой взаимосвязи вне какого-либо хронологического отрезка на карте мира или в мировой памяти. Певица Зула купается в молочных водах забвения. Музыкант Виктор бежит через границу. Территории смещаются, приближая к сущностному, к точке невозврата, к аннигиляции. И всё-таки…«Ничто на земле не проходит бесследно – и юность ушедшая все же бессмертна».
Кадр из фильма “Холодная война”
Проводником притяжения выступает музыка. Исконно народное творчество, каковым занимается Виктор, и песенка «Сердце» из советской довоенной комедии, что с душой напевает Зула. Фольклор чист и прозрачен, суть его настояна временем. Легкомысленные куплеты о любви, которая «нечаянно нагрянет», тоже в координатах простейших мудростей. Когда же примешивается пропаганда в виде прославления вождя народов и сопутствующей атрибутики, начинается фальшь, следуют компромиссы, мельчает мысль, мельчает человек. Но режиссёр воздерживается от сторонних оценок, его взгляд фрагментарный, далёкий от анализа, хаотичный. Между империалистическим буржуазным западом и коммунистическим авторитарным строем поставлен знак равенства. Социальные институты не являются в конкретном случае персонально враждебными героям. Не более чем любая государственная система. Оба знают, за каким поворотом их ожидает подлянка, и с лёгкостью обходят очевидные препоны. Да и «системники» им попадаются, в целом, понимающие, не кристаллизованные злодеи. Пакостный политрук в разрушенной послевоенной Польше или сладострастный музыкальный продюсер из фривольной Франции, пользующиеся своим особым положением в общественной иерархии – они не давят, когда могут давить, идут навстречу, хотя могут этого не делать. Зуле и Виктору везёт даже в ситуациях, когда по определению везти не может (не высылают в Польшу из Югославии, даётся возможность записать некоммерческую пластинку). Но они сами накаляют ситуацию, сублимируя негу фантастического везения в мелочные распри. Обостряют свои ощущения друг к другу, в которые не могут до конца уверовать, проверяя их на прочность, даже когда назло обоим полюсам биполярного мира находят своё скромное счастье в парижской квартирке. Когда же загнав себя в угол агонией обстоятельств, достигают пика взаимопонимания и единодушия, они уже не в состоянии сойти с очерченного пути. Механизм гибкости редуцировался. Они не образуют союз в том литературно-высоком смысле, о каком кричит изысканная форма монохрома, к какому стремятся сложные положительные персонажи эпических романов. И всё-таки союз их заключён на небесах.
“Холодная война” не про саму войну, не про вывернутые кишки под танком и не про ядерную угрозу. Она про тех, чьим судьбам суждено было сгинуть в холоде её тлеющего угара, её ядовитых испарений и стать номерами, галочками и чёрточками в списках безвременно ушедших («здесь нет ни одной персональной судьбы – все судьбы в единую слиты»)
Режиссёр с неожиданным цинизмом проводит линию о том, что цена их любви – стыдное историческое прошлое, проклятая социалистическая Польша и поверхностно-богемная Франция. Что не будь их, этих лишений с кордонами, фиктивными браками и лагерями, то и любви бы никакой не было. И снимать кино было бы не о чем. Тональность эта достигает апогея на сцене тюремного свидания, когда заявленная любовь, преодолевающая и не умирающая, предстаёт патологией по типу из фильмов других прославленных поляков в кинематографе – Жулавского и Сколимовского. Но финал, трагически-страшный и духовно-возвышенный, ставит всё на свои места, возвращая Зулу и Виктора в молочное озеро искренних признаний и роковых предопределений. И вот, последний выбор, единственное решение, в котором никто из двоих не проявил эгоизма или эмоционального шантажа, никто не испугался принять ответственность за себя и за того, без кого не представляет своей оставшейся жизни и не воспринимает в полной мере жизнь предшествующую. И как-то разом становится несущественна показная выспренность стилистической историчности, а масштабность назойливой лелушевской мелодраматичности сжимается до мимолётной вспышки предсмертного упокоения. Павликовский заглядывает куда-то в бездну извечного и непостижимого, одухотворяя бренное и ненадёжное. Не вынося прямых вердиктов, предпочитая замыленно-серое чёткому контрасту, он с обезоруживающей деликатностью рассказывает трагедию мужчины и женщины, которым пришлось дойти до самого края, чтобы блаженно принять то, что так и не суждено им было осмыслить. Возможно, речь о любви, возможно, о чём-то ином. Когда говоришь (или подразумеваешь) собственных родителей (им Павликовский посвятил фильм), самое верное – воздержаться от патетики оправдания и поэтизации биографического. Потому что это неправильно и это неправда. Потому что у искусства другие задачи, а «Холодная война» (нравится она или нет) – настоящее искусство. Она не про саму войну, не про вывернутые кишки под танком и не про ядерную угрозу. Она про тех, чьим судьбам суждено было сгинуть в холоде её тлеющего угара, её ядовитых испарений и стать номерами, галочками и чёрточками в списках безвременно ушедших («здесь нет ни одной персональной судьбы – все судьбы в единую слиты»). Но в этом монолитном безликом единении нет, и не может быть настоящего единства. Потому что оно искусственное и насильственное. Кинематографическая поэма Павла Павликовского о единении другого свойства, возникающем, без сомнений, вопреки, но, всё-таки, и не в противовес.
