В садах Клингзора
Раненый человек (L’homme blessé), 1983, Патрис Шеро
Александр Мурашов о «Раненом человеке» Патриса Шеро
Ты не рассуждаешь, не принимаешь решений, ты видишь его – и идешь за ним, преследуешь его, чтобы быть вместе с ним, подчиняться ему, овладеть им, поскольку подчиняющийся – овладевает, и в самом твоем стремлении заложена возможность того, что ты уничтожишь его, чтобы он больше не вырвался, не покинул, не оскорбил тебя. Почему, душа? Ведь речь идет о душе, эротики тут кот наплакал и где надо наплакал, и сами эротические действия остаются незавершенными, потому что они лишь преходящие моменты одного, единого действия, одной драмы. Да и сентиментальная история с ее прозрачностью штампов – нечто противоположное тому, что сыграно Жан-Югом Англадом и Витторио Меццоджорно.
«Раненый человек», рецензия
Патрис Шеро создал замечательную по законченности и монолитности драму, следует больше сказать – экзистенциальную притчу. Она начинается, когда чистый дух, в своей потенциальности, в своей возможности быть чем угодно, пробуждается от спячки в коллективном многоруком и многоногом теле семьи, эта спячка прочих, показанная мимоходом (небольшая роль Армина Мюллер-Шталя: отец), усиливает сомнамбулический характер происходящего, – чистый дух пробуждается в своей потенциальности, опасно близкой к ничто, к нулю, и стремится обрести тело, воплотиться, осуществиться. Именно такая возможность обрести тело для подростка Анри, персонажа Англада, – Жан, персонаж Меццоджорно, мелкий вокзальный уголовник, он же и древний змий-искуситель, если вспомнить Кьеркегора. В Жане Анри видит все, чего ему недостает, ведь эрос, согласно Платону, это вожделение недостачи к недостающему. Серафическая страсть вожделеет именно этой ночной и затаенной житейской грязи, этого вовлеченного в обстоятельства и поступки зла. Ибо любовь, да будет позволено сказать, изначально добро, но добро абстрактное. Конкретности, реальности – вот чего желает Анри, чего желает душа, или динамика духа. Она жаждет познания того, что не есть она.
Но мир не подвластен принципу удовольствия, как известно. Он ускользает от познания, понимания, как ускользает от Анри – Жан. Вместе с Анри зрителю остается недоумевать, а что нужно Жану, то притягивающему, то отталкивающему этого назойливого преследователя-юнца? Патрис Шеро и не думает объяснять. Все уже сказано: мир больше нашего познания, и то, что может быть раскрыто, это только история души, падающей в плен греха и зла, но грозной в своем падении. Телесность, пока ощутимая как нечто внешнее, как протяженность и непрестанное разветвляющееся движение вне души, исподволь, завораживая ее, заставляет душу двигаться, хотя в каком-то смысле она, настойчивая в одном желании, неподвижна. Однако сама неподвижность в устремлении делает тело, еще не осознанное своим, не обжитое, частью постоянной динамики макрокосма. Анри не видит этого, но мы-то видим. Каждый поворот в этом кафкианском лабиринте неверный и к цели не приближает. То, что первая встреча персонажей произошла на вокзале и что вокзал притягивает к себе Анри, ищущего Жана, становится символом. Жизнь, в конечном счете, это вокзал, где мы сидим на чемоданах и лишь жаждем пути вовне.
Патрис Шеро создал замечательную по законченности и монолитности драму, следует больше сказать – экзистенциальную притчу
Горе тому, кто бездумно пустил в действие такую диалектику духа, от ничто до последнего акта зла. И это вовсе не моралистическая сентенция, потому что альтернативы этому диалектическому развитию нет никакой, кроме полуживотной спячки, где духа еще нет. Я подразумеваю, конечно: в фильме Шеро, если следовать его видеоряду, а не рассуждать, что было бы если. Тут следует проявить разумный буквализм, аскетически сосредотачиваясь на том, что показано. Ибо речь, в том числе, и о святости и аскезе – как иначе назвать поведение человеке, мысли и желания которого полностью подчинены другому человеку? Тут, как в легенде, рану может исцелить только оружие, которым она была нанесена. И невольно задумываешься на тему Парцифаля, копья Клингзора и Короля-рыбака – другого раненного человека: ведь Патрис Шеро известен и как постановщик вагнеровских опер.
