Мэнди (Mandy), 2017, Панос Косматос
Эрик Шургот – о хорроре с Николасом Кейджем
Год 1983 от рождества Христова. Вязкий гитарный рифф “King crimson” обволакивает лесистые предгорья аккомпанируя беззвездной библейской тьме. Рейган твердым голосом, доносящимся из динамика, клеймит аборты и распущенность. Дровосек Ред (Николас Кейдж) жмет на педаль газа – спешит с вырубки домой, где его ждет верная Мэнди (Андреа Райзборо). Пока муж в поте лица валит бензопилой деревья, девушка со шрамом читает дешевую мистику, слушает Black Sabbath, грезит первозданным хаосом Юпитера, временами прерываясь на прогулки в хтоническую лесную чащу. Размеренный быт супругов, окутанный легким флером оккультизма, так и затерялся бы среди первозданной глуши, но взгляд алого короля однажды упал и на эти земли. У проселочной дороги Мэнди заметил невротик Иеремия – упадочный пророк и наркотический менестрель из числа городских сумасшедших, мнящих себя божествами во плоти. Тщеславный сектант захотел утащить Мэнди в объятия своей веры, а за одно и в свою постель. Так в тихую жизнь Реда ворвалось бессмысленное и бесцельное зло, разорвавшее время на «до и после».
Кадр из фильма “Мэнди”
В мире кинематографа «Мэнди» – незваный гость, устроивший голый завтрак на обочине шумной магистрали. Панос Косматос снял кино, вытесненное за пределы всех жанровых измерений. Примитивный сценарий, подходящий для дешевого revenge-movie, тут не влияет ровным счетом ни на что. Заигрывания с эксплуатационным кино, насмешка над арт-хаусом, атрибуты ревущих моторами и хард-роком восьмидесятых, выверенная до мелочей картинка. «Мэнди» – это совершенный алмаз китча, ограненный настолько кропотливо, что четкая грань, отделяющая его от подлинного искусства, размывается и стирается. Если задачей Косматоса было показать, что художественную форму можно придать абсолютно всему, он справился с ней на сто процентов. Его фильм погружает зрителя в глубокий колодец первобытной агрессии, окрашенной в яркие цвета, но преимущественно в кроваво-красный. Это метафизический триллер, двухчасовой трип и кошмар, с нарастающим безумием, от которого, тем не менее, сложно оторвать взгляд, настолько он хорош аудиовизуально.
Косматос формально не уходит от трехактной структуры, однако интуитивно фильм скорее делится на две, примерно равные по хронометражу, части. И если в первой кропотливо формируется мистическая атмосфера, то во второй на зрителя обрушивается подлинное грайндхаусное безумие. Хоть “Мэнди” и ссылается на 80е, но происходящее на экране больше походит на параллельную вселенную. Дуэль на бензопилах, горящие храмы, инфернальные байкеры, неоновые огни и хищные кошки – как если бы совместный клип Ланы Дель Рэй и Челси Вулф растянулся на добрых два часа. При этом постановщик заигрывает со зрителем, постоянно оперируя то отсылками религиозного толка, то оммажами на культовые киноленты, но все это так и остается в итоге лишь россыпью ключей, которые даже будучи собранными в связку, ни одну дверь не откроют. Все они так и будут просто сопровождать Реда в его нисхождении в персональный ад.
В мире кинематографа «Мэнди» – незваный гость, устроивший голый завтрак на обочине шумной магистрали. Панос Косматос снял кино, вытесненное за пределы всехжанровых измерений
“Мэнди” – своего рода антипритча об отсутствии бога и его подмене на эго, как персональное божество. Вся оккультная мишура, окружающая группу сектантов, лишь прикрытие тщеславия и похоти. Отчужденная от мира сего Мэнди – объект почитания и реликвия. Катарсис Реда – безумие от утоления жажды мести, перетекающее в ощущение господства, рождения новой сверхсилы. При этом вся эта антропологическая эсхатология отснята в эстетике безумного эксплуатационного b-movie, разбавленного анимированными вставками в духе грошового фэнтези 80х – ницшеанство в комиксах. “Мэнди” желательно смотреть на большом экране, с хорошим звуком (недавняя смерть композитора Йохана Йоханнсона – невосполнимая утрата для кинематографа), утопая взглядом в неонового цвета кадрах, продрагивая до мурашек от царящей внутри них ярости. Как-то рефлекторно хвалят во всем этом чарующем безумии Николаса Кейджа, как он рычит и эмоционально выкатывает глаза на окровавленном лице. Однако есть ощущение, что его гармоничная встроенность во вселенную “Мэнди” так же является заслугой постановщика, умело воплотившего какой-то особо яркий ночной кошмар в двухчасовой кино-трип.
