Утраченное обретенное
Призраки Исмаэля (Les fantômes d’Ismaël), 2017, Арно Деплешен
Александра Шаповал рецензирует один из лучших фильмов прошлого года по версии Postcriticism
Однажды Владимир Набоков во время прогулки по берлинской Гогенцоллерндамм увидел строящийся особняк – и описал свое впечатление в письме жене Вере: “Сквозь него, в кирпичные проймы, видна была листва, солнце омывало чистые, пахнущие сосной балки – и не знаю почему, но какая-то была старинность, божественная и мирная старинность развалин, – в кирпичных переходах этого дома, в неожиданной луже солнца в углу: дом, в который жизнь еще не вселилась, был похож на дом, жизнь из которого уже ушла”.
Единовременность полярных свойств как новое, гармонизирующее свойство – особняк «Призраков Исмаэля» Арно Деплешена. Юность и старинность, легкость и тяжеловесность, рождение и умирание – то, что слагает конструкцию изнутри, разводя и спаивая балки в едином, извечном обмене энергий; приводя микрокосм здания к тождеству вселенья. Дуализм мира — в монаде особняка. Ухваченное движение времени. Постоянно текучая вечность, борьба переходных состояний – тех, что краями натягивают полотно, грозя большим взрывом, но неизменно рождают баланс.
Внешний остов постройки – режиссер Исмаэль, средних лет, с мягким взглядом безумца, погружённого в боль, нагружённого ношами травм: убегающий взгляд извиненья. Убегание, бегство – давнишний сценарий; за спиной – отчий дом, младший брат, пуповина с которым все ноет. Затем – зеркало кармы; исчезла жена, в один день – и загадка, в чем дело; двадцать лет без вестей – лишь остался портрет да страдающий тесть, старший глыба-наставник, режиссер Блум. Как итог – встаёт бегство от жизни, бинтовка симптомов, напряжение во снах; сублимация – съемки картины, чей герой списан с брата; но что с ним в реальности – это вопрос. Исмаэль держит прошлое, не обращая в «сейчас»: «Настоящее – это дерьмо».
Кадр из фильма “Призраки Исмаэля”
Он – в поисках утраченного времени, но не в поисках обретения самого времени, как бесконечности. Время для Исмаэля – тяжесть. Старость, старение, груз, неизбежность, давление. То, что дает жизни исчезнуть. Уходящая жизнь. Всё в его окружающем мире проникнуто духом старения, подчеркнуто рефреном лет. «Когда я встретила Исмаэля, он был стариком», – слова новой возлюбленной, Сильвии. «Теперь у него есть настоящая жизнь», – жаль, пока что, обман. «Почему ты со мной спишь?», – вопрос Исмаэля. «Потому что ты старый». «Ты уже стар, дружок!», – подтверждает коллега-продюсер. «Я стар», – вносит лепту суровец Блум, эталон альтер-эго. Время – как приговор, старость – как ослабление, грустная шутка, вердикт.
Время – клетка. Застыло и давит. В нем мучительно трудно дышать – как взломать эти прутья себя: свой сценарий, жанр и форму; как в исписанной сотне страниц отыскать хоть единый просвет для другого абзаца? Как же сдвинуть гранит с мертвой точки – влить во время движение, легкость, эфир? Вот, киношный Иван Дедалюс собеседован в вензелях тайных комнат дипслужбы. Уже 35, языки – самоучка, спец-опыта – нет. Время-груз постарается, скажут: «Вы больше не молоды». Но – секунду! – ведь цель высока: «Мне хочется больше узнать о мире». Это в корне меняет: раз легок, то принят. Время – гибкость; старение – опыт, независимость, свержение страхов. Иван легок – и он далеко, в экзотическом Таджикистане.
Целый, прочный запас невесомости – для борения с временем-грузом, для снискания времени-вечности – спрятал в призраках Исмаэль, как в крестражах. Но не смеет забрать, слишком много вины причинил. Деплешен помогает, жалеет. Вдруг, однажды, шурша по песку, пролетев сонмы лет и земель, заступает на берег Карлотта, невозможно живая, воздушно-индийская, вся текучая, с ветром в одеждах. Спиритический психоанализ – в говорящем молчании, криках глазами, последнем слиянии тел. Ее роль – ввести время в движение, взломать форму, дать новый абзац. «Я теперь повзрослела». «Теперь я легка». Бинго. Времени – нет. Старость – юность, взгляд в камеру, танец под Боба Дилана. Старость – это свобода. Время – всюду, всегда.
Всё приходит в движение: форма, жанр, сценарий. Взломан старый порядок вещей, клетка пала. Хаотически льются абзацы, фантазии бьются в реальное, шпионы растут как грибы, поезд памяти мчится в родной Рубе, где на чердаке цветет поиск всемирной гармонии
Всё приходит в движение: форма, жанр, сценарий. Взломан старый порядок вещей, клетка пала. Хаотически льются абзацы, фантазии бьются в реальное, шпионы растут как грибы, поезд памяти мчится в родной Рубе, где на чердаке цветет поиск всемирной гармонии. Исмаэль легок – и он далеко. Искусство и жизнь теперь неразделимы как выстрел, как Иван Дедалюс в окне скайпа, как отказ воскрешать грузный мир. Энергии обращаются, готовясь срастись в балансе. Вместить Сильвию – жизнь.
И – финальный хлопок! – шутовски-невозможное, обманувшее возраст, зачатие жизни, ребенка. Символическое стало реальным и воображаемым, прошлое – будущим, умирание – воскрешением. Время больше не весит. Особняк висит в вечности. Все завершается, чтобы начаться опять. Снова, и снова, и снова…
