Три лица (Se rokh), 2018, Джафар Панахи
Антон Фомочкин – о фильме Джафара Панахи
Контекст несвободы из общественного поля перешел для Панахи в запрет, творческое заточение, и личный подвиг автора в том, чтобы снять и доставить свой новый опус на смотры, понемногу стал затмевать содержание. Безусловно, торжество как кинематографа, символически пробивающего все преграды, так и воли вызывает уважение у любого зрителя. Джафар не сломался, как, условно, чех Павел Юрачек конце 60-х, но и технологии стали позволять много большее. Работа с цифрой эволюционировала, а лирический герой – присутствующий в кадре режиссер – остался прежним.
Кадр из фильма “Три лица”
“Такси”, вне частностей за которые можно как ругать, так и хвалить, пленяло своей компактностью. Единственный переход за предел обозначенной внутрифильмовой рамки был кульминационным и работал безотказно. Вступление “Трех лиц” не отступает от, казалось, устоявшихся принципов. Вертикальное видео как зачин, внутрикадровый монтаж с помощью крутящейся камеры на приборной панели автомобиля. Тут и долгий крупный план для хорошей актрисы, и фигура самого Панахи, ее не оттеняющая (за рулем, но не в кадре). Нет повода корить картину за стилистическое топтание на месте, где-то на пятнадцатой минуте начинается вполне традиционное кино, а герои стабильно смогут выходить дальше своего транспортного средства. Хотя то и дело постановщик прочерчивает границы в кадре: то свет фар разрежет темноту, и героиня окажется в символическом круге, то просто общественный глас народа на уровне идеи будет нависать над всеми действиями Джафара и его актрисы.
Панахи удается ироническое восприятие людей и их косности. У него получаются сценки, маленькие отрывки со своей драматургией, в которых сталкивается его интеллектуальная маска жителя большого города и провинциальная топорность, диковинность, колорит мышления. Впрочем, в целое они складываются едва ли.
До определенной стадии развития интриги, пока заявляются объекты юмористических наблюдений за увиденным (комедия грустная, в плоскости абсурда консерватизма), в которых кроется настоящий предмет исследования для автора, сложно заметить подвох. Но он, к сожалению, становится все более явным, когда действие продолжит вязнуть в рефренах. Панахи удается ироническое восприятие людей и их косности. У него получаются сценки, маленькие отрывки со своей драматургией, в которых сталкивается его интеллектуальная маска жителя большого города и провинциальная топорность, диковинность, колорит мышления. Впрочем, в целое они складываются едва ли. Трудности перевода (недопонимание на уровне диалектов) неизбежно оборачиваются, к примеру, каким-нибудь сермяжным афоризмом про корни или бренность бытия. Вплоть до черного юмора, несоответствия традиционного прощания “долгих лет” с ситуацией, где старушка проводит день и ночь в выкопанной могиле, месте последнего пристанища. Неочевидность среды, ее парадоксы, на самом деле так его и интересуют.
Стержневая история, завязанная на “расследовании” кончины вроде бы повесившейся девушки, обманутой семьей – всего-навсего хотела стать актрисой, а выдали замуж – меркнет за блужданиями по пустынным ландшафтам да посиделкам с умудренными стариками. Желание ответить как на повестку, так и на внутренний запрос о власти государства, создать миниатюру идеологии на примере периферии разрывает фильм на части в своей прямолинейности и дидактичности.
