Не взрывом, но всхлипом
Апокалипсис сегодня (Apocalypse Now), 1979, Фрэнсис Форд Коппола
В прокате — режиссёрская версия «Апокалипсиса сегодня». Александра Шаповал размышляет о легендарной картине Фрэнсиса Форда Копполы, неожиданно находя параллели с безрадостными прогнозами Освальда Шпенглера.
Бесконечное пространство есть идеал, непрестанно взыскуемый западной душой в окружающем её мире
О. Шпенглер
This is the way the world ends
Not with a bang but a whimper.
Т. С. Элиот
«Апокалипсису сегодня» 40 лет. Гигантоманский проект великого смельчака Фрэнсиса Форда Копполы, рискнувшего всем своим и чужим, чтобы забилось перенесённое на пространства Вьетнамской войны «Сердце тьмы» Джозефа Конрада, стал притчей во языцех ещё на стадии создания, мучительной и долгой. Филиппины и эксплуатация дешёвой рабочей силы. Уволенный Харви Кейтель и растолстевший Марлон Брандо, хитроумно запрятанный в тень великим Витторио Стораро. Многократно превышенный бюджет. Сожжённый лес, ответивший ураганом, чуть не сгубившим команду и разрушившим декорации. Сомнительные связи с местным диктатором, предоставившим в аренду военную технику (США отказали). Изнуряющая тропическая жара и грязь по колено. Депрессии и сердечные приступы. Творческие кризисы и близость душевного помутнения. Наркотики и алкоголь. Проданные команде местными расхитителями могил настоящие трупы (Коппола отказался от их использования). Безвинно зарезанный бык. И, наконец, 500 тысяч метров монтажной плёнки, оттянувшие процесс выхода ещё на несколько лет.
Оценить наконец презентованный «Апокалипсис» по достоинству сразу не удалось. Франсуаза Саган во время премьеры на Каннском фестиваля 1979 года противостояла присуждению картине «Золотой пальмовой ветви» (которую, к счастью, вручили), порицая её за милитаризм. Бодрийяр ругал за мифологизацию войны и прославление американского оружия. Сейчас, отдаляясь во времени, очевидно: «Апокалипсис сегодня» — не только безусловно антимилитаристское и антиколониальное высказывание против всех глобальных экспансий и войн, но и пророческое предостережение человечеству. По мощи сравнимое с другим важнейшим апокалиптическим текстом XX века, изданным в 1918 году немецким мыслителем Освальдом Шпенглером «Закатом Европы». Удивительным образом своим великим «фильмом-войной» Коппола проиллюстрировал шпенглеровские прогнозы заката мира.
Обеспокоенность Копполы лишена очевидной плакатной патетики пацифистов, но сквозит патетикой иной: космической, эсхатологической. В начале фильма спецназовец капитан Уиллард (фантастическая самоотдача ещё тогда малоизвестного Мартина Шина), застрявший в отельной комнатке Сайгона в ожидании служебного задания, разбивает кулаком зеркало, измазываясь кровью — тогда его лицо застывает в беззвучном крике. Это крик наделённого пониманием: невозможности выкорчевать страшную укоренённость военного мышления из самой природы западной цивилизации, от веков и поныне ведущих бессмысленную инквизицию против тех, кто обладает иной правдой. Этот трагический крик подхватывает Коппола, разливая во всём кинематографическом полотне застывший ужас от бесповоротности творящегося конца истории.
Атмосфера ускользающей и расплывающейся реальности, ядовитых испарений сгущающегося безумия, наркотически опьяняющего абсурда задаётся с первых секунд. Без вступительных титров и каких-либо пояснений из черноты нарастает болезненный и нервный стрёкот вертолета. Оцепеневший в туманной дымке тропический лесной массив ждёт, пока снующее механическое насекомое покроет его «ковровой бомбардировкой»; вытеснит зелёное, тихое — громким, оранжевым, огневым. «This is the end, my friend» — не скрывают «The Doors». Накладываются многократно кадры, множат галлюцинирующие видения и предвидения. Наплывы образов несут и общую трансцендентальность: война эта — шире Вьетнама, она — на границах сознания, культуры и бытия.
Кадры из фильма “Апокалипсис сегодня”
Капитану Уилларду поручат разыскать среди джунглей Камбоджи «обезумевшего» полковника Курца, оставившего блестящую военную карьеру в американской армии, ради того, чтоб стать «государём» небольшой группки аборигенов, почитающих его за Бога. Патрульный катер с сопровождающим Уилларда экипажем (надпись на носу Canned Heat неизбежно считывается как Canned Meat) пускается в странствие вверх по реке Меконг, вниз по реке Стикс. Каждый шаг на пути к полковнику — «прямое включение» в ад, беспощадный акт театра абсурда. Вечным спутником становится туман — природный млечный; шашечный кислотно-жёлтый, электрически-розовый — он, словно театральная завеса, предваряет всё новые «сказочные» ситуации, приоткрывает дверь в иные измерения, в тёмные залы человеческих инстинктов.
Любитель «запаха напалма по утрам», подполковник Килгор (Роберт Дюваль) ради двухметровых сёрферских волн выжжет деревню, включив в рупоры «Полёт валькирий» Вагнера. Психоделическое шоу девушек «Playboy» окончится их лицемерным бегством при попытке радостных солдат заполучить автографы, а следующая встреча экипажа с «зайками» обнажит такую же порабощённую природу пленниц. Бессмысленный расстрел вьетнамской мирной лодки с катера произведут из страха. Под ЛСД прекрасным предстанет Сизифов мост, возводимый каждую ночь сошедшим с ума командованием, чтобы быть разрушенным вновь и вновь. Восстанут призраки французского колониализма, ведущие собственную войну, стремясь сохранить «свою землю», дедами отнятую у аборигенов. Чем глубже катер продвигается по реке, тем менее важным кажется пункт назначения. Полковник Курц становится недостижимой условностью: кафкианским Замком, Священным Граалем, неведомым Абсолютом.
Когда уже теряешь связь с конечной точкой, растворяешься в метафизическом пути, вдруг происходит её достижение. Выморочный, кровавый мирок пассионариев по неволе, воцарённый «поэтом-воином» полковником Курцем, живёт под девизом «Apocalypse Now». Белая надпись встречает приплывших гостей наравне с насаженными на колья головами и беспорядочно наваленными всюду убитыми. Девиз как итог: «Апокалипсис уже свершается». Девиз как призыв: «Твори апокалипсис сейчас». В докладах полковника позже найдётся приписка, сделанная лихорадочной рукой: «Сбросьте бомбу. Уничтожьте всех!». Безумие Курца уже не вызывает суждений Уилларда: оно не более безумно, чем состояние всего «цивилизованного» мира. Безумие это — часть того западного сознания, которое Шпенглер обозначил «фаустовским». Фаустовская душа всегда стремилась в пространство (в отличие от, например, равнинной русской): мечами крестовых походов, шпилями готических соборов, торговыми кораблями, колониализмом, капитализмом и философскими идеями.
Полковник Курц — трагический извод фаустовского человека, мечтающего подчинить мир властным притязаниям познающего Я, порабощённого идеями воли, исконной темы философии нового времени. Волю Шопенгауэр поставил на первое место в развитии бытия, волю помыслил Ницше выше интеллекта. В знаменитом монологе Курца, удивительной импровизации Марлона Брандо, для которого эта роль (как и большинство других) стала отражением личного болезненного протеста, звучит восхищение кристальной волей к убийству настоящих, обученных сверх-воинов, обладающих моралью, но в то же время способных мобилизовать свои первобытные инстинкты и «убивать без чувства, без страсти, не пытаясь судить». В то же время полковник Курц — отражение романтического архетипа беглеца, желающего создать свой дивный новый мир, но не знающего иного способа существования, кроме насилия.
Атмосфера ускользающей и расплывающейся реальности, ядовитых испарений сгущающегося безумия, опьяняющего абсурда задаётся с первых секунд. Наплывы образов несут и общую трансцендентальность: война эта — шире Вьетнама, она — на границах сознания, культуры и бытия
Гремучая смесь идеалов платоновского «государства» и макиавеллизма, помноженная на победившую волю Сверхчеловека, в отсутствии Бога решившего взять на себя его роль, сталкивается с разочарованием поствоенного поколения. В погружённой во тьму титанической, идолоподобной фигуре Курца, своим гипнотическим голосом зачитывающего строки из «Полых людей» Т. С. Элиота, звучит усталость сломанного человека, вероятно, сделавшего неправильный выбор, но теперь вынужденного за этот выбор стоять. Жалость к Курцу — жалость к представителю старой культуры, несущему на себе крест её больной памяти, груз её духовной символики. Курц жаждет освобождения от её идеалов: но не от руки «тех, кто создал атомную бомбу», а от руки преемника, равного ему по величию воли. Курц ждёт Уилларда, чтобы тот низверг его с пьедестала, продолжив иллюзию Бога в своём лице.
Но открывшиеся Уилларду в его путешествии амбивалентность ориентиров и двойственная природа нравственности, неразрешимость вопросов морали, отсутствие выхода из агонирующих коридоров цивилизации и силы собственных инстинктов, бессмысленность и хаос установленного «порядка» делают невозможным ни путь назад, к «нормальной» жизни, к званию «майора», ни путь вперёд, к попытке этот хаос возвести в идеологию. Остаётся лишь дрейф по реке времени — и «ужас, ужас». Предсмертные слова несчастного Курца звучат в ушах Уилларда набатом, а рядом с его лицом в почти эйзенштейновском монтаже проступает каменный истукан, словно окончательно провозглашая гибель Богов, оставляя от них лишь древние артефакты. Фигурки, уже не наделённые никаким значением.
Смерть Курца рифмуется с ритуальным убийством быка, жертвоприношением, совершаемым его поданными. Но настоящая сакральная жертва — это та чистота, которую фаустовское человечество отдало взамен на технологии управления, подавления и убийства. Это та музыка, из духа которой способна родиться теперь только трагедия. Это то величественное мировое пространство, которое стремительно схлопывается в глобальную «деревню», стремясь к единственной, последней, империи. Это то сердце, которое бьётся теперь посреди всё стремительнее сгущающейся тьмы.
«Когда-то эта война закончится» — с видимым сожалением заметил весёлый Килгор, натягивая шорты для сёрфа. Первая мировая война, беспрецедентный убийственный механизм, стала первым признаком заката Европы. Подобное обещали не повторить, но ситуация стала ещё страшнее. Нынешняя глобальная война — это уже признак заката мира. По Шпенглеру, стремящуюся всё выше в пространства (космос, интернет, крионика— продолжим по списку) фаустовскую цивилизацию в дальнейшем ждёт, при поразительном внешнем развитии, неизбежное накопление вторичных, переработанных исторических форм и постепенная «феллашизация», погружение в первобытные состояния. Одно из них на своём примере продемонстрировал нам полковник Курц.
