Да и да, 2014, Валерия Гай Германика
Искренность пала жертвой стиля. Антон Фомочкин о «Да и да» Валерии Гай Германики
Любовь – жизнь в Зазеркалье, но это не самый веселый карнавал. Нора – окно, на подоконнике которого сидят алкаши. В новом для главной героини мире практически нет людей, длинные, безлюдные улицы – коридоры, ведущие из одного помещения в другое. В этот период жизни все дороги, по которым идет Саша, ведут к Антонину. Светлое и высокое чувство – вещь интимная и существует только для двоих, потому пространство сужается преимущественно до обшарпанной квартиры. Старая как мир история: девочку достало, что родители пилят за курение, мальчик на паддонкаффском написал – приди на тусу. Там они познакомились. Love is… тащить его на своих плечах и отмывать устроенный им свинарник. Эволюция Германики? Визуально. В «Школе» и «Все умрут» ручная камера судорожно фиксировала существование героев, и использовался полудокументальный вид съемки, тогда как ныне Валерия решила стать визионером с ярко выраженным стилем. В минус – долгие планы, все изрезали на монтаже. Фильтры сменяют друг друга, кислотные, теплые… Стробоскоп, одним словом.
«Да и да» – промежуток между курсом счастливой жизни и молодостью. Не самый изящный символизм – Саша забыла очки, в душе появилось светлое чувство, теперь ее мир окрашен в иные краски. Но это чувство – тупик, обстоятельства – тупик, ситуация – тупик, а за тупиком следует неизбежное возвращение. Алиса вывалилась из норы, оставив шляпника загибаться, тонуть в собственной рвоте, грязи и беспомощности. Трезвый взгляд как последствие, цвета не мелькают перед глазами, вокруг стерильно белый. Волк, срисованный с картины Васнецова (у Германики и застывающие панорамы в его стилистике), заболел бешенством. Все как-то буднично, обыденно и привычно. Ведь мама, как полагается, всегда примет обратно, обнимет и понадеется, что бурная молодость чада, наконец, закончилась. И вот эта ошибка — последняя.
«Да и да», рецензия
Девочки влюбляются только в хулиганов. Хулиганы, в свою очередь, люди творческие. А творить можно, только потребляя водку литрами. Тяжела доля художника. Это условность, кино про рок-н-рольщика, а этот мир искусств – для красоты и стройности истории. Творцы – они не от мира сего, род деятельности уже не важен. И название не важно. Германика вряд ли слышала песню Джонни Кэша, но ее фильм посвящен «the rose in my heart». Речь о черной розе, прорастающей в самом сердце. О холодной любви, что балансирует на кончике ножа. Он — привычно эгоист и ублюдок. Вот-вот, кажется, ее разлюбит. А, может, и не любил никогда. Айсберг, потопивший множество кораблей. Для них – рубцы на душе. Для него – несколько паспортов, испорченных надписями о бескрайней любви к очередной пассии. Потому дар рисовать возможен только сейчас, когда и нужно, и хочется. И сны такие снятся (дурно снятые, если честно), только когда чувство есть. А когда его нет — руки не хотят бродить по холсту. Тогда сердце, исколотое шипами, начинает кровоточить. Цветок вянет. Руки вообще ничего не хотят. Только сигарету мять. И все.
На уровне идеи это адекватно реальности, непродолжительное чувство – как пресловутый солнечный удар, вспышка, без причин, но с последствиями. Германике удаются интимные сцены, где герои вдвоем предаются обнаженному, чистому порыву, но стоит замаячить на пути любому как бы движущему сюжетному повороту – и хрупкая искренность рушится. Творческий принцип – кажется, от противного. Если столько лет в фильмах Германики все строилось на реалистичности, то здесь вселенная намеренно ирреальна, карикатурна, искусственна. Скромное кино для своих оборачивается, по фабуле, наибольшим мейнстримом в карьере. Это красиво, как может быть красива полоска дыма от сигареты, но настолько же вредно, как никотиновая зависимость.
Если столько лет в фильмах Германики все строилось на реалистичности, то здесь вселенная намеренно ирреальна, карикатурна, искусственна
Труп зверька, набитый мехом. А на мертвых, как говорит герой фильма, не стоит. Ранее Германику можно было ругать за что угодно, но не за фальшь, тогда как здесь искренность пала жертвой стиля. А режиссер, какой бы это все поэтикой не обладало, взрослеть искренне не хочет. Развязный и талантливый человек под присмотром дяди играет на пианино («Краткий курс счастливой жизни», где тоже мягкие приглушенные цвета сменяли друг друга, а камера парила), а когда оставляют в квартире одного, надирается, творит непотребства и херачит музыкальные инструменты. И эта инсталляция – она не «космос».
Тараканы лижут раны. Саша стонет от боли. Полотно горит огнем. Прошлое горит огнем. Конкретно, пролетевшие месяцы – топливо для светлого и высокого. Не выйдет из этого толка, если роза в сердце, а в голове сорняк.
AlteraPars: рецензия Дениса Виленкина
