Гармонии Веркмейстера (Werckmeister harmóniák), 2000, Бела Тарр, Агнеш Храницки
Эрик Шургот – о драме Белы Тарра и Агнеш Храницки
Развернувшийся посреди провинциального венгерского кабака перформанс о гармонии мироздания предвосхищает большую беду, но почтальон Янош – вечно зяблый отшибный интеллигент – еще не знает, что является её провозвестником. Вступительной сценой, в которой Янош рассказывает завсегдатаям питейной о солнечном затмении, Бела Тарр вообще-то дает краткий пересказ своей картины. В тихую серую глушь прибывает странный цирк, выставляющий на всеобщее обозрение чучело мертвого кита и некоего карлика-прорицателя. Кажущееся рядовым событие катализирует беспорядки, и город словно накрывает затмение. «Гармонии Веркмейстера» не совсем (или даже «совсем не») о музыке, как может показаться из названия, он о бессмысленной хтонической силе разрушения, дремлющего под хрупким покровом цивилизации. О бессознательном желании человека уничтожать, не задумываясь о том, что после неизбежно придется строить. А Янош – классический герой-наблюдатель, неспособный влиять на события, в гуще которых он невольно оказался.
Кадр из фильма “Гармонии Веркмейстера”
Принято считать, что последний на данный момент времени (и задумывавшийся как последний) фильм Тарра «Туринская лошадь» – это аллегория мира, находящегося в агонии после смерти бога. В «Гармониях» бог так же мертв и лежит посреди городской площади огромным чучелом кита, в глаза которого как ни вглядывайся, космос уже не увидишь. И если «Туринская лошадь» – скорбная песнь увяданию всего сущего, приговоренного к смерти с рождения, то «Гармонии Веркмейстера» – кинопортрет конца света, который человечеству по счастливой случайности суждено пережить. Отсюда и лейтмотив затмения, упрямо интегрируемый режиссером в кадр в качестве средства художественной выразительности. Так Янош устремляется вдаль по дороге и на мгновение закрывает собой солнце, обращаясь в темный силуэт, а вот уже его дядя, выходя из комнаты, на какой-то момент прячет за собой самого Яноша, облаченного в белое. Тарр постоянно напоминает зрителю о затмении, не ожидаемом и прогнозируемом закате, а о внезапно ниспадающей тьме, порождающей в людях первобытный страх.
«Гармонии Веркмейстера» вначале кажутся бессюжетными: Янош слоняется по городу, когда по почтовой службе, в другой раз помогая дядюшке музыковеду. Но с каждой новой сценой вокруг молодого человека все больше нарастает напряжение. В типографии местной газеты рождаются немыслимые кривотолки, передаваемые потом из уст в уста и мутирующие в уродливые сентенции, заражающие горожан незримой идеологической чумой. Важный момент фильма – очередное прохождение Яноша через площадь – самое сердце города. Каждый раз, когда главный герой оказывается там вновь, столпотворение и напряжение лишь усиливаются. Пока наконец народная злоба не закипает, выплескиваясь в проулки, растекаясь меж зданий решительным от коллективного безумия потоком. При этом Янош, а вместе с ним и зритель, остаются в практическом неведении причин бессмысленного бунта. Обрывками слухов доносятся мнения об омерзительности приехавшего в город цирка, его инфернальной природе. Желание расправиться с чужаками и чуждым перетекает в луддизм и неприятие порядка. Разгромив цирковой караван, люди отправляются в здание больницы, начиная уродовать инвентарь и избивать больных. Помутнение прерывается лишь в момент, когда погромщики в очередной больничной палате натыкаются на беспомощного обнаженного старика, испуганно глядящего в пустоту.
Принято считать, что «Туринская лошадь» Тарра – это аллегория мира, находящегося в агонии после смерти бога. В «Гармониях» бог так же мертв и лежит посреди городской площади огромным чучелом кита, в глаза которого как ни вглядывайся, космос уже не увидишь
Политические мотивы просматриваются вскользь. Вот карлик-прорицатель, что грозится вывести толпы на бунт, а зритель лишь слышит голос и видит дрожащую тень на стене – человеку в толпе не дано понять, кто управляет процессами и существует ли вообще этот таинственный управитель. Мертвый бог-кит и таинственный дьявол-карлик просто прибывают в город и словно сам факт их присутствия порождает затмение. Фильм назван в честь Андреаса Веркмейстера, музыкального теоретика, разработавшего учение о хороших темперациях. Именно с популяризированной Веркмейстером равномерной темперацией в своем труде борется дядя Яноша, мечтающий о возвращении к пифагорову строю, как образцу первозданности гармонии. Волнения в городе развиваются параллельно его научным изысканиям об отсутствии в музыке порядка. Еще одна неявная политическая аллюзия фильма – под благовидным предлогом теоретики толкают народ на гибельные процессы, поражая умы разрушительными идеями. Импульсом же для Тарра стал роман его постоянного сосценариста Ласло Краснахоркаи «Меланхолия сопротивления», жуткий отрывок из которого, словно из дневника, зачитывает в разгромленной прачечной Янош.
Язык венгерского режиссера – иногда кажущиеся невыносимо долгими планы, акцент на деталях, эпизодах. Зритель видит город глазами Яноша, сначала вникающего в грядущий кошмар, затем пытающегося бежать, но в итоге сходящего с ума от увиденного. Сцена погрома в больнице преломляется в ярко освещенной комнате с обнаженным стариком и, под минорную оркестровую музыку, опустошенные люди, опустив головы, разбредаются по домам – вновь лейтмотив заката и последующего озарения. Но при всех подобных катарсисах, фильм Тарра неспешный, в какой-то степени медитативный, только как если медитировать среди пепелища. Нельзя назвать «Гармонии Веркмейстера» абсолютно декадентским фильмом, у Тарра даже в кадре часто невероятно много ослепительно-белого света. А на то, что у человечества всегда есть шанс, намекает один, казалось бы, выпадающий из общего строя, эпизод с влюбленной парочкой в столовой. Пока большинство горожан стягиваются на площадь к непонятному, и потому ненавистному чучелу кита, двое влюбленных предаются любовным утехам, совершенно наплевав на растущую вокруг энтропию.
