Спутник Юпитера (Jupiter holdja), 2017, Корнел Мундруцо
Антон Фомочкин рецензирует картину Корнела Мундруцо
Возвращение на землю, которая была твоей так давно, что этого, кажется, не было, – мотив изученный режиссером Мундруцо со всех сторон человеческой природы. Низменной ли, возвышенной ли, но в своей основе первородной – не обремененной нормами, которые вроде бы должно возвести общество за сотни лет. Так, окончательно примерив на себя роль суррогатного отца названного ангела, доктор Штерн поучает того: «С начала времен не было безопасного места на земле». Название картины ссылает нас к Европе – той, что лишь название зеркального спутника Юпитера, покрытого льдом; теоретическая колыбель, соседствующая с вечным переплетением гирлянд в небе. Та Европа, что перед нами – твердь, такая же, как везде на нашем шарике, твердь, в которую все смиренно опустили голову.
Кадр из фильма «Спутник Юпитера»
Канонический закат, хоть финал и происходит на рассвете, – сочиненная фикция, зависящая не от времен года или веков, поскольку функция обретенного Бога заменена системой появившегося из ниоткуда чуда. На явление которого намекает даже печенье с предсказаниями. Оно не делает лучше, люди просто смотрят и несут дары. Кончая с собой или умирая естественно – оно не дарует очищения и превращается в будничный акт. По иронии – способность увидеть полет сирийского беженца вокруг своей оси доктор продает именно сердечникам, как наиболее остро подверженным последствиям шока. Неприхотливый сын плотника, предпочитающий картошку фри и плейстейшн всем благам, и сам не сильно понимает, что со своей особенностью делать. Он безразличен и его «перфоманс» происходит каждый раз словно жанровая сценка из хоррора. Озвученное воющей виолончелью в оркестровом обрамлении вознесение на несколько метров не оставляет шансов окружающим смириться с происходящим напротив.
Герои Мундруцо каждый раз мутят воду на застоявшимся дне, изживая самих себя, будучи априори чужеродными, неспособными освоиться в таящих угрозу местах. Проблема в том, что иных нет, и в одной из ранних картин режиссера побег из такого места заканчивался титрами – за пределами родовой дисфункциональной обители ничего не будет. В «Спутнике» вплотную сместились сразу две творческие ипостаси постановщика – любовь к соединению театральной традиции с движущей глобальной концепцией, которая прямой дорогой благих намерений приведет к необратимости, и бытописательство красочных полутонов, среда во всем своем многообразии, с неудовлетворенными лицами, жаждущими такого же покоя, но не способными решить бытовую задачу. Венгрия цвета выцветшего ультрамарина (днем) и янтарного цвета (ночью) переливается кислотными оттенками и таит в себе пространства, диссонирующие с забитыми и плотными клетками приехавших и не допущенных. Но «Спутник» говорит о социальной проблематике не больше, чем притча, античная трагедия или голливудский блокбастер, на перекрестке которых он и существует.
Это условная научная фантастика Беляева, исполненная библейского пафоса
Вавилон избавился от основной проблемы, многоголосица звучно льется, не создавая проблем для обитателей. Ариан, Ариэль, все межжанровые культурологические мотивы смешались. «Спутник» – это условная научная фантастика Беляева, исполненная библейского пафоса. На экране телевизора актриса Самойлова взирает на пепелище собственной жизни в картине Калатозова. Оба героя, фоном посматривающие на экран, аналогично потеряли все и живут надеждой на лучшее в мимолетных аферах. Доктор Штерн жаждет искупления, а Мундруцо оставляет нас в точке, когда развитие невозможно, возможен только полет выше траектории самолетов. И открытым остается вопрос – насколько оправданно было переживание ряда канонических предательств во благо этого парня, не рад ли обманываться сам доктор Штерн? Ведь третье пришествие мы способны не только проглядеть, закрыв себе глаза ладонями, но и придумать.
