До свидания мама, 2014, Светлана Проскурина, рецензия
Виктория Горбенко – о фильме Проскуриной и православных заплатках
В полутемном коридоре провинциальной больницы корчится от схваточных болей современная Каренина, чтобы через несколько лет пережить свою известную наперед драму. И как-то все очень сложно с фильмом Проскуриной, первая половина которого развивается до неприличия традиционно: с душевными метаниями и падениями с лошадей. Даже без поезда в каком-то смысле не обходится. И велик соблазн сосредоточиться на том, насколько по-толстовски все это выглядит, да попинать режиссера, мол, не удалось добиться присущей классику энциклопедичности. Вот только кино это не о России, кино это о людях, нормальных таких современных людях, которым уже необязательно оглядываться на социум, ибо вольны они поступать так, как между собой договорятся. Беда в том, что договариваться, разговаривать, просто говорить они, будто, так и не научились. Такая вот первопричина всех несчастий, которые, как казалось когда-то, у каждой семьи свои.
Словно наследуя звягинцевскому «Изгнанию», «До свидания мама» с первых кадров культивирует неуютность и некоммуникабельность. Дежурные беседы, дежурные поцелуи, декорированные свинцово-серыми пейзажами, где в тумане и мороси утопают разбитые дороги. Она ничего не объясняет, раздражается, нелепо отшучивается. Потому что теперь он чужой: его рассказы неинтересны, его поцелуи противны. От него хочется отвернуться, как отворачиваешься от пьяного попутчика в метро. Он должен все сам: понять, простить и отпустить. И он пытается узнать, что происходит. Следит издалека, сквозь стекло, через просветы в заборе – за мимикой, жестами, прикосновениями двоих. Наблюдает пантомиму – ведь в этом молчаливом мире слова все равно ничего не выражают, лишь гулко отталкиваются от стен или растворяются в пустынном осеннем лесу, где неприкаянно бродит ребенок, умилительный меланхоличный карапуз, который для мамы сейчас обуза, а для папы – неодушевленный источник информации о маме. Мотивы героев даются такими же полунамеками, как те, по которым опознаются основные сюжетные узлы: коневода зовут Алексей – и ему автоматически приписываются типичные характеристики Вронского, Анна истекает кровью после родов – и ничуть не удивляет монтажная логика, в силу которой после этого она оказывается в душе с мужем.
Как-то все очень сложно с фильмом Проскуриной, первая половина которого развивается до неприличия традиционно: с душевными метаниями и падениями с лошадей
Девочки традиционно любят Каренина, как любят всех преданных и брошенных, особенно проявляющих благородство. Как любят саму жалость. А здесь Алексей молод, нелепо лопоух, да еще и кадык у него так трогательно дергается во сне… Наверное, только женщина могла так выстроить конфликт, чтобы другая женщина откровенно раздражала. Лишь женщины умеют так ненавидеть подобных себе. Они будто еще в колыбели не только получают демо-версию материнского инстинкта (иначе откуда у шестнадцатилетних девочек неспособность «простить Карениной сына»?), но и четкие установки, как поступать должно, а как, соответственно, не должно. И за любое отступление сами же и закидывают камнями своих сестер. Хотя мужчинам тут тоже достается: за негибкость, несдержанность, непедагогичность и нерешительность. Проскурина выносит героям своеобразный приговор, где они становятся соучастниками своих несчастий. Простая, вроде бы, мысль о том, что в семейном разладе всегда виноваты двое, а больше всех страдают все равно дети, внушается здесь как-то на удивление ненавязчиво. К тому же, помимо прочего режиссер умеет прощать.
Здесь кроется и сила ее, и слабость. История не заканчивается с прибытием поезда, но берет с этой точки новый отсчет. Что, несомненно, идет ей в плюс, оставляя позади многократно пересказанную и переосмысленную на все лады фабулу. В минус идет то, что Проскурина смогла найти только один путь того самого прощения, и путь этот лежит через религию. Смысловые качели раскачиваются и здесь, ведь, воскрешая к новой жизни грешные души, режиссер умудряется одновременно пустить шпильку в адрес фанатично верующих. Таких, знаете, зацикленных на своей праведности и забывающих в этой зацикленности о главном – неосуждении и снисхождении. И все же, и все же, думается, что путь христианского раскаяния самый простой, самый проторенный, самый, если позволите, скучный и надоевший. Странно и неведомо, почему конфликт должен разрешиться обязательно в маленькой церквушке и обязательно на Пасху, да чтобы с обязательными яичными боями, в которых не будет победителей. Любить друг друга – прекрасно, расставаться – тяжело, и делать это нужно аккуратно. Разговаривать друг с другом – хорошо, отмалчиваться – плохо, и приводит это к печальным последствиям. А прощать, например, лучше, чем таить обиду. Ну, и так далее. Только понятно это все и без православных заплаток.
