Любить по-русски
Кино про Алексеева, 2014, Михаил Сегал
Добрыня Никитич о фильме Сегала и ностальгии по СССР
Он пил чай с Тарковским – чай пил сам Тарковский, а он стоял где-то бочком, внимая словам гения; он попал в КГБ из-за Гагарина – с первым космонавтом он не дрался и не оскорблял его публично, но лишь выкрикивал его космическую мантру под окнами очередной мамзельки, о которой на утро и позабыл; он спорил с Калашниковым – заочно и слишком для себя бесславно. Не стоит обольщаться синопсисом, в ленте и десятой доли всех обещанных свершений Алексеева нет. Есть две линии, одна прямая, вторая изподвыподверта, туда-сюда во всех возможных направлениях – это Сегал заметает следы: непонятен главный герой? – просто вы невнимательно следили за пертурбациями его непризнанного гения. Он ничего не объясняет, не доказывает, даже не демонстрирует на примерах – просто поверьте на слово, его герой есть мятущийся творец непонятного времени, живущий мимо эпохи и во многом мимо страны. Неприкаянность Алексеева преподносится универсальным оправданием его серости, нищеты мысли и удивительной неспособности созидать: копировать, подражать, перенимать – да, но только не создавать самому. Всегда найдутся те, кто своим сердоболием напишет за тебя твою биографию – было бы смешно, если б не было так обыденно.
“Кино про Алексеева”, рецензия
Удивительно светлый Збруев вдруг становится призраком целого государства, культуры, микрокосма, которого, как несложно догадаться, очень жалко
«Кино про Алексеева» – лента, в которой каждый пытается что-то понять: как образовалось слово «бард», какие фильмы хотят смотреть люди и почему, в конце концов, мы определяем любовь через «когда». Последнее Сегал, кажется, понял и пошел еще дальше, таки дав четкое определение с оглядкой на национальную принадлежность: русская любовь – это жалость, любить по-русски – это жалеть. Чем беднее, несчастнее, юродивее объект, тем сильнее чувства. Эта поразительная национальная константа в принципе объясняет довольно многое, в частности нынешнюю нежную привязанность к атрибутам советского прошлого, которыми успешно прикрывается Сегал – жалко его, это прошлое. Со всеми занавесами, дефицитами, граненой посудой и коврами на стенах. Жал-ко. А потому трогательно, а если трогательно – значит, дорого; а если дорого – значит, не зря. Сермяжность этого «не зря» по молодости представляется до совершенной пошлости патетичной, но, каждый раз сталкиваясь с примерами, нет-нет, а мышца-то ёкнет. И удивительно светлый Збруев вдруг становится призраком целого государства, культуры, микрокосма, которого, как несложно догадаться, очень жалко. Особенно тем, кто в том прошлом никогда не был. Несуществующие воспоминания кадр за кадром взывают к непонятной ностальгии. Алексеев? Да плевать, оставьте, насладитесь лучше атмосферой.
