Трещины
Коммивояжер (Forushande), 2016, Асгар Фархади
Виктория Горбенко о “Коммивояжере” Асгара Фархади
Эмад преподает литературу и вместе со своей супругой Раной ставит «Смерть коммивояжера» в любительском театре. Когда их дом приходит в аварийное состояние, молодые люди быстро находят недорогое жилье, но наймодатель скрывает, что раньше в нем обитала женщина с несколько запятнанной репутацией. Однажды Эмад задерживается в театре, а Рана по неосторожности открывает дверь клиенту бывшей квартирантки, будучи уверенной, что вернулся муж. Девушка спокойно продолжает принимать душ, где и подвергается нападению. Преступник в панике убегает, позабыв телефон, деньги, ключи от грузовичка и даже носки. Молодые люди не обращаются в полицию, чтобы избежать неудобных расспросов. Рана погружается в тревожное депрессивное состояние, а Эмад становится одержим местью. Так трещина, разрезавшая стену над супружеским ложем, превратилась в пропасть эмоционального отчуждения. Так странно преломилась судьба Вилли и Линды Ломан, и разыгранная героями пьеса Миллера проникла в их собственные отношения.
“Коммивояжер”, рецензия
Асгар Фархади всегда помещал в контекст изменяющегося иранского общества минималистичные истории о нравственном выборе. Сталкивая традиционные ценности с европеизированным мышлением, режиссер высвечивал не только их разность, но и равнозначность. Критика отживших устоев сочеталась с уважением к вековой мудрости. Сколь бы странно ни выглядел в «Разводе Надера и Симин» звонок имаму для получения разрешения подмыть немощного старика, он компенсировался уверенной невозможностью принять оскверненные ложью деньги. Как бы ни было ужасно вымогательство женитьбы в «Прекрасном городе», оно уравновешивалось поразительно разумными условиями осуществления смертной казни. Тем не менее, тематика фильмов Фархади всегда тяготела к общечеловеческому, а местный колорит служил, скорее, аксессуаром, лишь усиливая и без того психологически тонкие поведенческие нюансы. Выбирая для «Коммивояжера» мотив мести, постановщик, вроде бы, остается верен своей универсальности. Однако здесь неожиданно чувствуется решительное недовольство социальной архаикой.
Насилие – всегда постыдный факт для жертвы. Здесь же не было и сексуального посягательства – только удар по голове, но для неодобрительных шепотков соседей, их сочувственно-осуждающих улыбок достаточно было очутиться обнаженной перед посторонним мужчиной. Думается, даже просто впустив его в дом, женщина уже оказалась бы запятнана. Хуже то, что вторжение некоего другого в интимное пространство невыносимо для супруга пострадавшей. Молодой интеллектуал оказывается неспособен проявить должное сочувствие жене и терпение к ее нервозности. Эмад усугубляет состояние своей второй половины оскорбительными вопросами, а в конечном итоге будто вообще про нее забывает, полностью отдавшись ярости от нарушения неприкосновенности своей территории. В этой одержимости меняется сама природа мужчины. Иными словами, следуя использованной режиссером аллюзии на рассказ Голам-Хосейна Саеди, он постепенно превращается в корову. Особенно заметны метаморфозы героя в контексте его театральной деятельности, где необходимо проявлять прогрессивность и постоянно бороться с цензорами.
Постановка «Смерти коммивояжера», с одной стороны, иллюстрирует путь искусства до публики в укутанном чадрой обществе. С другой стороны, пьеса проецируется на жизнь героев и усиливает эффектность дилеммы, ими разрешаемой. Фархади заимствует у Миллера конфликт Вилли и его сына Бифа, где жизнь юноши летит под откос, когда он узнает, что отец-кумир изменяет матери. Вот и найденный Эмадом преступник оказывается вовсе не инфернальным Норманном Бейтсом, а всего лишь изнуренным мистером Ломаном с его примитивными устремлениями, нашедшим в своей жалкой жизни единственный способ отвлечься
Постановка «Смерти коммивояжера», с одной стороны, иллюстрирует путь искусства до публики в укутанном чадрой обществе. Труппе приходится постоянно идти на нелепые компромиссы – показателен момент, где полностью одетая дама в голос причитает, что не может выйти на лестницу голой. Да и отдельным актерам приходится нелегко. Так, например, артистка, играющая проститутку, переживает, что сценический образ позволяет мужчинам неуважительно относиться к ней самой. С другой стороны, пьеса проецируется на жизнь героев и усиливает эффектность дилеммы, ими разрешаемой. Фархади заимствует у Миллера конфликт Вилли и его сына Бифа, где жизнь юноши летит под откос, когда он узнает, что отец-кумир изменяет матери. Вот и найденный Эмадом преступник оказывается вовсе не инфернальным Норманном Бейтсом, а всего лишь изнуренным мистером Ломаном с его примитивными устремлениями, нашедшим в своей жалкой жизни единственный способ отвлечься. Принимая решение раскрывать ли родственникам обидчика его тайны, приходится учитывать не только желание поквитаться с виновным, но и то, что нежданное знание может разрушить жизни, никак не причастные к чужой гнуси. Амбивалентная сущность правды вновь у Фархади взрывается финальным фейерверком. Его герои так или иначе справляются с непростым моральным выбором, однако оказывается, что что-то важное сломалось еще раньше. Эмад разрушил свой брак, поддавшись порыву праведного, но атавистичного, первобытного гнева. Вопросы, можно ли залатать пошедшую трещинами стену и может ли корова превратиться обратно в человека, остаются открытыми.
