Любимые новогодние фильмы Postcriticism

Новогодние праздники! Jingle bells, jingle bells, в лесу она росла. Культ народного праздника неразрывно связан с культовым кино, в своем роде не меньше, чем атрибуты застолья. В каждом втором доме задает настроение «Ирония судьбы», похмельное первое января немыслимо без «Джентльменов удачи», западнофилы тащатся по «It’s a wonderful life», любители Пратчетта – по Hogfather, гики – по рождественским эпизодам своих предметов культа, от «Хауса» до «Доктора Кто». Молодежи наверняка заходят «Ёлки», вопреки здравому смыслу прорвавшие-таки насильственным манером себе позицию в традициях. Поколение Аллы Борисовны чокается под записи «голубого огонька», сумасшедшие эстеты – под новогодние выпуски «Что?Где?Когда?» с Андреем Камориным. Et cetera, et cetera, и даже советовать выключить телевизор бессмысленно, ведь пласт культуры слишком могуч, чтобы отмахнуться. Маркетинговые сети безошибочно опутали любые целевые аудитории – да-да, даже тех, кто «против, как Баба Яга».

У меня все достаточно тривиально – более прочих наполняет нутро ощущением праздника нелепая, но любимая “Love actually” Ричарда Кёртиса. Где-то излишне сопливая, где-то – слишком сахарная, почти везде – манипулятивная, но – редкий, очень редкий образец вымирающего жанра «семейного кино», насколько это вообще возможно в XXI веке. Как Феррис Бьюлер, как «Большой» – не совсем драма, не полностью комедия, не бездушно-конвеерная пошлятина, а симпатичный, добрый, энергичный фильм. Премьер-министр танцует, мальчик влюбляется, пожилой рокер смотрит порнушку – всё мило почти без перегиба. Последующие киноальманахи совсем упали в дурновкусие и индийские мелодрамы, но Кёртис со своими наивными About time, Boat that Rocked и Love Actually автор – банально и обыкновенно – хорошего кино. Не блокбастеры, не артхаус, не перезапущенные маркетологами франкенштейны старых сказок – именно просто хорошее, семейное кино дарит ощущение праздника.

Глеб Тимофеев

31 декабря 2014 года. 15 дней назад случился «черный вторник», в ходе которого рубль драматически упал к доллару и евро, а доходы граждан России не менее драматически превратились в тыкву. Репрессированный нынче Алексей Улюкаев уже отметился историческим бонмо про «доходы и расходы рублевые», в свете которых всем должно быть «абсолютно все равно, какой там курс». Легче, тем не менее, не стало, ведь 31 декабря мы вылетали из Бремена на Тенерифе, а в конце новогодних праздников должны были отправиться в Осло (как выяснилось позднее, один донер-кебаб в этом городе в то время стоил примерно как подержанные «Жигули» на вторичном рынке). Все говорило о том, что поездку лучше отменить и встретить Новый год на родине, депрессивно уткнувшись в тазик с оливье, но русские, как известно, никогда не сдаются, да и потраченных денег было очень жаль. И вот — 31 декабря, борт лоукостера Ryanair вылетает на Канары, где круглый год лето, мальвазия и картошка с мохо верде.

Чтобы как-то отвлечься от назойливой рекламы и невеселых мыслей о российской экономике, мы с супругой решили посмотреть какое-нибудь кино. «Каким-нибудь кино» неожиданно оказались «Бесславные ублюдки» обожаемого мной и не слишком любимого супругой Квентина Тарантино. Только вообразите себе: небо, самолет, стюардессы авиакомпании, будто коробейники из электрички, пытаются продать несчастным пассажирам всякую всячину в диапазоне от кофе до чемоданов Samsonite, а на экране планшета блистательный Кристоф Вальц охотится на евреев и говорит по-итальянски. По законам жанра здесь следовало бы соврать и сказать, что после «Ублюдков» мы весь отпуск разговаривали мемами про Жида-Медведя, а благоверная стала большей поклонницей Тарантино, чем я сам. Увы, это не так: «Ублюдки» ей не слишком понравились, и о Тарантино мы в этой поездке больше не вспоминали.

Но как-то так вышло, что именно после «Ублюдков» мы взяли за правило вместе ходить в кино на новые фильмы старика Тарантино. Я наслаждаюсь, супруга тяжко вздыхает, когда на экране начинается резня, а потом мы смотрим какую-нибудь слезливую мелодраму – и все меняется с точностью до наоборот, только без резни. Должно быть, для этого и нужны праздники, Новый год, авиакомпания Ryanair, ласковое солнце Тенерифе, фильмы Тарантино и другие чудеса этого мира – чтобы объединять людей, таких разных и непохожих друг на друга. И то, что хотя бы иногда нам, дикобразам, пытающимся согреться в холодную зимнюю ночь, удается не исколоть друг друга острыми иглами, куда важнее того, сколько именно рублей дают за евро в ближайшем обменнике.

Сергей Феофанов

Длинная новогодняя то ли ночь, то ли день, лениво растягивается с первого, по (уже не) тринадцатое. Голова раскалывается то ли от выпитого шампанского, то ли от бесконечных взрывов за окном, вводящих в состояние истерики потерявшую ориентацию кошку. Пахнет хвоей и мандаринами, в окнах дома напротив весело подмигивают разноцветные огоньки гирлянд, а соседи дурными голосами орут в караоке «В лесу родилась елочка» на мотив «Лабутенов», и ты с перепуга плюхаешься в початый тазик «оливье». Когда-то это было время чудес и больших надежд, сейчас это, скорее, повод завернуться во флисовую пижаму, и, отключив мозг и телефон, предаться греху просмотра сентиментального кино.

И тут я который год подряд с удивлением понимаю, что магия существует. Не та магия, когда Авада Кедавра – и тыква падает замертво. Магия кино. Это когда на экране разворачивается совершенно неправдоподобная история, герои которой ведут себя крайне странно и нелогично, а ты смотришь на все это и улыбаешься, и переживаешь за этих дурачков. Когда простое очарование Кейт Бекинсейл без латекса встречается с трогательной нерешительностью Джона Кьюсака. Когда его лучший друг — забавный балагур, а ее лучшая подруга — обязательно страшненькая и недалекая, ведь все знают, признаком чего является отсутствие у девушки страшненькой подруги. Когда снег мягкими хлопьями медленно кружится над открытым катком в Центральном парке, и обезумевшие нью-йоркцы атакуют магазины в едином порыве поиска рождественских подарков, и в кофейне с говорящим названием готовят изумительно вкусный капучино.

«Интуиция» – это то, во что хочется верить, когда хлюпает под ногами смесь талого снега с реагентами, а в жизни все не плохо, нет, просто — без волшебства, которое закончилось в далеком детстве. А там девушка, маниакально следующая за знаками, записывает свой номер под обложкой «Любви во время холеры» Маркеса, и это так мило-символично, что даже забываешь, как отшвырнула эту книгу, едва дочитав. А там она встречает того самого, для которого станет первой частью «Крестного отца». И только он среди веснушек на ее руке сможет разглядеть созвездие Кассиопеи. Судьба сведет их вместе. Рано или поздно, так или иначе. Ты знаешь, что по-другому не бывает. Потому что остальное — пустое. И только шампанское из кофейных стаканчиков в том самом универмаге под раздраженное бормотание их личного Купидона, только это — настоящее.

Виктория Горбенко

Когда среди авторов «Посткритицизма» появилась идея написать ламповые текстики на любимое кино, неизменно ассоциирующееся с Новым годом, дабы поделиться своими собственными, личными и ностальгическими впечатлениями о, пожалуй, самом любимом светском празднике современности, я понял, что хороших воспоминаний, связанных с ним, у меня нет. А единственное кино, по-настоящему плотно пропитанное ёлочно-мандариновой атмосферой 31 декабря, — бухой Женя Лукашин, уже в сорок второй раз летящий в Ленинград в обнимку с веником навстречу своей сказочной киношной судьбе. Это первый образ, приходящий в голову каждому жителю постсоветского пространства. Единственный персонаж фильма-талисмана, которому можно было бы искренне посочувствовать, — Ипполит, совсем не сказочно оставшийся у разбитого корыта под бой курантов. Нарочито правильный и чересчур самоуверенный, а потому тоже герой совсем не моего романа.

Эти тысячи новогодне-рождественских фильмов про чудо и волшебство, эти сотни вариаций одной и той же неправдоподобной истории с хэппи-эндом, где вершителем судеб выступает иррационально доброе магическое бессознательное. Эти говеные русские «блокбастеры», рвущиеся подмазаться под слоган «Первый фильм нового года» вне зависимости от того, о чем они вообще сняты. Эти бесконечные «Елки», штампуемые, как пластиковые китайские сувениры с кривомордым символом года, — универсальный подарок обывателю-попкорноеду. В отличие от Гринча, рождествоненавистнические убеждения которого на поверку оказались не так прочны, как могло бы показаться, или от Скруджа, в которого все же удалось путем запугиваний, террора и психологической обработки вдолбить любовь к людям и дух Рождества, моя ситуация вряд ли может разрешиться так просто. Я уже давно уяснил, что чудо на 34-й улице возможно, а вот на проспекте Вернадского — нет. Однако после долгих раздумий пришло озарение, что один замечательный мультик все же соответствует моему альтернативному взгляду на данный вопрос.

«Девочка со спичками» Роджера Аллерса — прекрасная экранизация классического произведения Ганса Христиана Андерсена, не просто один из ярчайших мультипликационных шедевров, созданных на студии Disney, но и одно из немногих рождественских экранных произведений, близких по настроению не только подавляющему праздному большинству, но и одиноким несчастным маргиналам, по тем или иным причинам выброшенным на обочину всеобщего веселья. И мне по нраву, как холодная скандинавская тоска датского сказочника была бережно введена в контекст суровой зимней российской действительности начала XX века, построенной на контрастах роскоши и нищеты. Как милы и притягательны эти, пусть и очень условно прорисованные, темные величественные силуэты церквей и ампирные здания, воплощающие странный сумрачный симбиоз Москвы и Петербурга. Если бы я писал полноценную рецензию, а не депрессивное излияние, я бы, конечно, написал про инновационную технологию CAPS и особые цифровые «задники», про трогательную музыку Бородина, про восхитительную игру света и про конфликт мультипликаторов с топ-менеджерами студии, рвущимися похоронить всю трагическую мораль душераздирающей истории беззащитной сиротки с незавидной судьбой. Сила семиминутной «Девочки со спичками» в том, что она способна намекнуть любителям новогодних тусовок, корпоративов, салютов, гуляний и отдыха мордой в оливье, что не каждый имеет возможность встретить Новый год и отметить Рождество в тепле, уюте и, что самое главное, рядом с любимыми… Впрочем, чего душой кривить, никого это не ебет, когда пробка звонко летит в потолок, счастливые рожи кривятся в пьяных улыбках, а Путин из телевизора твердо уверяет в том, что Россиюшка поднялась с колен и, конечно, справится со всеми трудностями в грядущем году.

«Диснеевские» мультики всегда заканчиваются хорошо, а Новый год — самый любимый народный праздник. Вроде бы и так, но правила подтверждаются исключениями, с каждым боем курантов, с каждой новой цифрой на календаре. В новогоднюю ночь люди торжественно поднимают фужеры и, смеясь, пьют за светлое будущее, а кое-кто в одно рыло с горя херачит водяру, как и в любой другой нерабочий день. Для вас — ёлка, мандарины, шампанское и бенгальские огни. Для меня — последняя потухшая спичка, студеное одиночество, леденящее ощущение абсолютной ненужности, трупное окоченение и фантасмагоричные грезы о былом счастье, которые светят, но не греют.

Дмитрий Котов

Это был тот чудесный Новый год, когда тебе 12 лет, в Деда Мороза верить некомильфо, но очень хочется, а твои родители еще достаточно молоды, дабы умотать кутить в компании пьяных и веселых взрослых. Соответственно, тебя в новогоднюю ночь отправляют к бабушке и дедушке. Я видел фильм ужасов, который начинался примерно так же, но сейчас, к счастью, не о нем.

На столе у бабушке еды столько, что куда вам троим это в себя впихнуть. Зато шампанского — одна бутылка, что логично. Старикам много не нужно, а тебе все еще двенадцать. Под бой курантов комната понемногу пустеет и из дальней комнаты спустя пять минут слышно могучий храп деда. А тебе спать неохота, потому что новогодняя ночь раз в году, это все знают. Кто же спит в новогоднюю ночь. Ты штудируешь телепрограмму и видишь, что в четыре утра на каком-то канале фильм с жарким, манящим, сулящим необычные переживания названием “Греческая смоковница”. Круче только “Эммануэль”, которую ты однажды нашел на даче в старых шкафах и украдкой читал, познавая запретный взрослый мир.

Новогодние концерты бесконечны, все эти Пугачевы, Маликовы и даже вроде Сташевский тогда вроде пел вот это: “Нет у меня друзей и нет врагов, Меня уже никто не ждет, Лишь только эхо горьких слов: Любовь здесь больше не живет.” Но ты стоек и упрям, и вот часы доползают до вожделенных четырех утра, и начинается магия. Ты прилипаешь к экрану, ловя глазами каждый изгиб тела Бетти Верже, может быть, в первый раз так познавая женщину (а может и нет, кто ж упомнит?). Ты прислушиваешься к каждому шороху (старые люди склонны бегать по ночам в туалет), но происходит новогоднее чудо и тебя никто не беспокоит до самых финальных титров.

Я плохо помню сам фильм, и никогда его не пересматривал. А зачем — воспоминание о том просмотре до сих пор греет душу, и я нет-нет, да и вспомню, как отсвет от гирлянды на елочке мигал на красивых обнаженных телах.

Сергей Лозовский

Если приставить нож к горлу, с вопросом про «самый новогодний фильм» – здесь, без вариантов, у девяти из десяти людей возникнет ассоциация с «Иронией судьбы». Это уже практически генетическая память, и сам сочельник уже не представить без петербургских похождений доктора Лукашина – как не представить американский день благодарения без индейки, или пятницу без двух пицц. Однажды мы с товарищами по учебе пытались объяснить его сомнительную прелесть своей учительнице английского языка, родом из Канады. Помимо культурно-линвистических непоняток относительно выражения «С легким паром» и прочих околобанных вещей (вы, сумасшедшие русские, лупите друг друга ветками? И желаете «хорошей сауны»? Да вы ненормальные!) у меня с тех пор появилась странная привычка: на каждое отечественное кино я пытаюсь взглянуть глазами иностранца.

Широко известно и, в общем-то, не вызывает особых вопросов тот факт, что отечественные режиссёры – скорее, по сути, постановщики, чисто киношного профессионализма частенько недостаёт, а актёрская школа всегда была близка к театральной- недаром её представители назывались «актерами театра и кино». То, что сейчас сезонные блокбастеры и прочие «Легенды», «Гамбиты» и «Защитники» выглядят пластиковыми имитациями чужой культурной кинотрадиции – вызывает разные отклики, но редко кто полагает это безусловным благом. Другой вопрос – а много ли мы потеряли, относительно массового-кассового кино, оставив в прошлом подходы и методы прошлого?

«Иронии судьбы» по большому счету можно предъявить немало обоснованных претензий – в конечном итоге это довольно страшная история о том, что для людей, не привыкших пробовать этот мир на прочность, любая мелочь или случайность может стать судьбоносной. Любой выход за рамки алгоритма кажется рукой бога и даёт мимолетную смелость для радикальных решений. Что скажет иностранец? «Это ваше кино, где доктор напился и улетел не в тот город, и познакомился с другой женщиной»? Сюжет для средней руки молодежной комедии из страны победившего капитализма. Нет большого режиссёрского мастерства, нет действительно классной истории..Но всё равно, когда играют большие артисты и случайно попавшие в кино деревянные красотки – тогда и понимаешь, что мы потеряли. Мы потеряли умение делать кино для зрителя, от которого не хочется плеваться. Не для эстетов, не «поржать под пиво», не для казуалов, ведущихся на рекламу «Викингов» и «Сталинградов» – для обыкновенного, нормального зрителя. Объясняя иностранцу «Иронию судьбы» испытываешь скорее гордость от того, что есть в этом культурном феномене какая-то магия, а не стыд от того, что эта магия отсутствует.

Глеб Тимофеев

В зябкий августовский день, когда ветер начинает катать гирлянды из опавших листьев, я вспоминаю о любимом мультсериале своего детства. «Жизнь с Луи». Тысяча огоньков, начинающих менять режимы от каждой новой реминисценции, проносящейся в голове, безошибочно сигналят о предвосхищении встречи. «Хочу тебе кое-что показать», обращаюсь к девушке. Ложимся на матрац с белой простыней, обняв себя и ноутбук. Первая серия, «Рождественский сюрприз для миссис Стилмен», Christmas special, отсчитывающий хрустящие шаги по миру детства, до чего знакомый зачин, уже будто бы вспоминаю, но меня поглощает семейная идиллия в несущемся, по одевающемуся к торжеству городу, драндулете. Глава семейства Энди Андерсон ропчет на жизнь, смиряя все вокруг маргинальными сентенциями, впротивовес ему насупленный маленький толстяк добродушно преемственно гундосит себе под нос. Рассказчик, сам повзрослевший Луи скажет – «Папа не был сентиментальным, но все же приласкал меня». Отец кладет на эскимоский капюшон сына руку, добавляя «Шевелись, у меня боевые раны мерзнут. Рождество – это чувство на вдохе, Луи, в последний момент замечающий, что световые украшения не подключены к электрическому питанию, Кевин Маккалистер, выбегающий из церкви и размахивающий варежками, теснящимися на верёвочках, Гомер и Барт Симпсоны на устланной листовками площади, обретшие Маленького Помощника Санты Клауса, но потерявшие все. Рождество – это томящаяся нежность от неотвратимости нового начала.

Декабрь. Метель пускает по асфальту снежных змей, я переключаю с Дина Мартина на Фрэнка Синатру, и, думаю о колыбелях праздничного вдохновения, и тут наконец возвращаюсь к старой мысли, первая серия эпопеи Мэтта Гроунинга – рождественский спецвыпуск. Гомер остался без праздничной премии, Мардж потратила все деньги из банки с деньгами на сведение татуировки Барту. Дом наполняется Пэтти, Сельмой и стариком Эйбом, но только не подарками. Нед Фландерс тащит с десяток коробок, снег подло лепит в уши. Это и есть «Дары волхвов» О`Генри, когда карманы пусты, а души полнятся. Гостиная становится томящейся индейкой, где сестры поочердно спрашивают Мардж – «Где твой муж?». И он придет с сыном и ожиданием чуда, ведь оно всегда хрупче праздника. Ожидание можно обнять как мечущегося в витрине зоомагазина котенка, которого я не купил, как можно обнять Маленького Помощника Санты, выброшенного с криком «Никогда не возвращайся». Предвосхищение от ностальгического просмотра и есть предвосхищение праздника. А что до чудес, они обязательно произойдут.

Гомер и Барт открывают дверь.

«Из всех, кто подносит и принимает дары, истинно мудры лишь подобные им. Везде и всюду. Они и есть волхвы»

Денис Виленкин