Авторы Postcriticism Денис Виленкин и Антон Фомочкин делятся впечатлениями о ММКФ-2017
Денис Виленкин
Вот и пролетел сном, длинным и коротким, скользящим, несущимся, плетущимся, мчащимся по остриям языков, раздающим словесные оплеухи и редкие комплименты, московский международный кинофестиваль. Сном, конечно же, апрельским сном длиной в три года. Задавшем настроение всему хорошему, что удалось увидеть, ведь все хорошее, за редким исключением в виде “Призраков Исмаэля”, посетивших наш прокат в августе, благодаря “Русскому репортажу”, было не иначе как сновидением, осознанным и незабываемым, ведь каждая из полюбившихся картин будет доступна всем российским зрителям ещё не скоро, лишь «Годар» на этой неделе выходит в прокат, и пока, как говорит часто моя девушка, цитируя Бродского, остаётся только на сетчатке. Но сон ли это?
Антон Фомочкин
Затяжной. Сон, под аккомпанемент хип-хопа в картине Деплешана. Как на фестивальную девятидневку не взглянешь, иначе, чем забытьем не назовешь. Мы просто прожигаем время. Вошел в “Октябрь” утром, вышел глубокой ночью. Как бы не закрыть глаза, дабы что-либо отпечаталось на сетчатке. “Апрельский сон длиной в три года”… впрочем, в большей степени напоминал мне более мимолетное – промежуток между речью и шелестом листвы, стрекотом кузнечика, или промежуток между тишиной прерываемой первой прослушанной за много лет не по радио песней. Это проецирует фантом эйфории, на те окончания, которые позволяют оторваться от критического и всматриваться в милое расшаркивание азиатского мироощущения перед американской культурой в виде джаза или Касабланки. Ведь не важно, через что эта потребность проявляется, или представителем какой нации – всем просто хотелось бы, чтобы было хорошо и покойно. Вот это хорошо и покойно наступает на озаряющей экран улыбке, прерывающей сон главной героини. Так и нас он вытягивает из повседневного. Жаль, лишь нас. Редкие комплименты картине может и достались, но не более. В этом году всем было больше дела до жалоб на организацию.
Кадр из фильма “Апрельский сон длиной в три года” Рютаро Накагавы
Денис Виленкин
Японцы были удивительно самобытными, и при том очаровательно кокетничающими с классической культурой Большого Запада, персонажи Рютаро Накагава смотрят в кинотеатре упомянутую вами «Касабланку», и затем ученица главной героини поет в джаз-клубе, взглядом принимая и вовлекая свою обретенную подругу в мир чуткого и воздушного переживания, где героиня окончательно окажется в горизонтальном положении под сенью расписных полотенец, обретая будто какой-то мреющий дзен, проявляющийся намечающимся чувством к новому знакомому. Так же едва заметно кланяющимся, когда героиня исчезает за поворотом. Она не видит его кроткого жеста, как и он не замечает ее появления на выставке. И радио, поэтому почти неуловимое, звучащее из приемника, который можно заглушить поворотом одного или двух пальцев, или не заглушать, чтобы неслучайно найденная песня настигла в финале с посвящением. И мир окажется тем самым рисунком, тем самым чутким и нежным переживанием, где всегда есть место еще нетронутой белизне полотенца, чистому листу, конечно, предназначенным, чтобы вместить опыт, тревожащий и искренний.
Картина получила приз международного ФИПРЕССИ, и это уже не так плохо, хотя бы потому, что второй в очереди фаворит, самый настоящий визуальный стимулятор остался без наград вовсе.
Организация действительно в 2017 будто бы всеми силами олицетворяет и доказывает себе, посетителям, гостям, прессе, что это фестиваль категории А, с некоторыми, немаленькими, конечно, оглядками на действительность отечественного менталитета. Невыдаваемые билеты аккредитованным со знаком “с”, в попытке не то сохранить больше мест для продажи, не то повысить значимость самих показов, заполняемость залов все равно едва ли тянет на половину. А ожидаемые показы проходят в небольших залах, создавая какой-то странный ажиотаж, синдром “осколков”, когда люди выпадали в зал, и не пускали даже на ступеньки, так как, веря вменяемым словам, мест там уже не было. Ну, или вспомним “карпа отмороженного”, на полу никто сидеть не будет, организаторы так распорядились. А какие организаторы? Руководство ММКФ, раздаётся в ответ.
Антон Фомочкин
Едва. Эти узоры, расходящиеся по глади повседневности, в своем многообразии завихрений аналогичны ускользающим мелочам, которые, как красота герметичных, квадратных пространств в которых обитают герои Накагавы выглядят симбиозом театральных традиций и растворения топоса, в характеризации мизансцены. Вообще на этом стыке, культурологическом, где уживается Миядзаки и Кёртис и велик риск упустить значительную деталь. Вероятно, учитывая драматургический акцент, как раз на этих мелочах жюри растерялось и проглядело алмаз, но не яхонт (яхонт, оказавшийся лимоном, как раз облобызали со всех сторон). Но об этом позже.
Впрочем, игнорирование хорошего кино – достаточно частое явление. “Преисподняя”. Хорошее кино. Опять же стилистическая губка, выборка очень многих предтечей, что возводит в постыдную для многих категорию жанра. Да, мачизм, да адреналин в бедро и вперед выбивать мозги, души, да золотые цепи. Главное, глазное яблоко чтобы не выдавили. А остальное суета. Я вот, вижу, во всей этой канители про подавать холодным крайне консервативное и честное метафизическое кино про взлеты и падения буржуазии в погоне за истинным инстинктивным самосудом на почве вопроса чести семьи. Что только красит – поскользнуться мы можем исключительно на чужой крови. И это правда, такая же эмпатия, прямая и искренняя. Вы, вот, коллега, аплодировали, когда особо гнусного мерзавца вынесли на тот свет.
Не знаю, вся организационная мишура в этом году походила на отдельную комедию положений, а сцена – зрительный зал. Где заслуженные и не очень кинокритики в единой беспомощности перед гравитацией проламывали и прорывали расстеленную брезентовую вытяжку для пресс-конференций, что располагалась на манер ловушки в лесу для крупного рогатого скота. И первый ряд огораживали. И субтитры английские не включали, провоцируя скорый уход из зала жюри фипресси. А словесные перепалки, когда отключались субтитры уже русские: “Учите английский язык”, “Включите перевод, я не понимаю в этом фильме ни черта” или более бытовое “Пакетом шуршите дома”… Это же прекрасно. Это смешнее всей прозы Стивена Фрая, чья драматургия была представлена на фестивале показом “Гиппопотама”, который вышел в прокат аккурат в день закрытия фестиваля…
Кадр из фильма «Преисподняя» Фенара Ахмада
Денис Виленкин
На “Преисподней” я и в самом деле разразился аплодисментами на эпизоде продолжительной борьбы в автомобиле, когда главный герой Саид чуть ли не из последних сил восстаёт против полного сил врага, но в кульминационной сцене оказывается, что эта сцена была не этим невозможным восхождением против зла, и как это бывает в детстве, протагонист предстаёт практически бессмертным, когда игрушка в руках оказывается непобедимой, и оппонент вроде и злится, и бьет пластмассовым человечком о другого, а тот все не сгибается. И как я признался в личной беседе с режиссёром, я чувствовал себя ребёнком, смотрящим “крепкий орешек”, ведь во время путешествия и погружения в этот мир сдержанного хладнокровного неона, где справедливость сконцентрирована в руках одного человека, которому в любой момент может перепасть трубой по голове, особенно явно болеешь за хороших, и будто бы загружаешься, переносишься в главного героя, зритель транспортируется в аватар на экране, и это замечательно.
“Мешок без дна”, где вроде как и мешок аллегорий, архетипически замкнутых в себе, и дна всему этому нет, так как в фольклоре нет дна, и символически, путем постоянного повторения названия понятно, что “мешок бездна”, на самом деле, но все это визионерство с якобы труднопроходимой свойственной Герману или Сокурову метафизикой, концентрирующейся в этом самом по сути дадаистском лимоне, вытянутым из мешка. Но никуда не приводящей, а выглядящей так вычурно, будто это фаберже-матрешка, за стеклом выставленная на продажу в дьюти-фри на манер шопардовских наград ММКФ, к которым в пресс-центре был приставлен личный охранник. Секьюрити же фильма Хамдаммова – выслуга лет, слово мастер в обозначении регалий и невероятный пиетет в отношении псевдоювелирного кино, ну не все то золото, что зовется яхонтами и не чурается худших сокуровских рапидов.
На фестивале создаются порой удивительные возможности, чтобы подумать о теле и душе, возникает конфликт души и тела, как например перед показом фильма “о теле и душе”, можно поберечь себя, но разве душе прикажешь. Пустите, как-нибудь уж усесться получится, испытав физические трудности и кастовое унижение, расположиться на подушке на полу как на “Призраках Исмаэля”, когда сон фестивального характера эволюционирует уже во внетелесное путешествие. Магия кино. Ты и фильм. Нирвана имени Арно Деплешана.
Антон Фомочкин
Надо понимать, что драка на стульях, в рапиде человеческом, который тренируют на первом курсе актерского, в принципе показатель отсутствия изящества, а когда работаешь с такой тонкой фольклорной материей, нужно удерживаться на грани, не заваливаясь в китч, ведь Хамдамов претендует на большое искусство. Другой вопрос, что это действо лишено многообразия, как точек зрения на вялотекущий сказочный сюжет (и ведь не брезгует наша пресса сравнениями с Куросавой), так и художественного. Фильм за одну минуту описывает свою “тайну”, остаются тайны дворцовых переворотов в самом своем пошлом виде. Театрализация вот этого монументализма, в худших проявлениях. И простота эта, отнюдь не изыскана, скорее тяжеловес на, как очередной поединок на мечах или затяжное вожделение тела молодой высокопоставленной девицы разбойником. Очень гнетущее впечатление, не обманутости, скорее предельной пустоты, той самой бездны. Хамдамов отходит от своей торжественной, сусальной “красаты” и “бохатости”, также как охранник от драгоценностей шопард спустя сутки после восхождения на столь значимый пост. Человек просто сидел и играл в телефон. Периодически поглядывая на свою вотчину. Так и Хамдамов.
Есть в этой каждодневной соревновательной игре за право увидеть что-либо какой-то азарт. Это тоже своего рода театр военных действий, где взрослые люди истошно кричат друг на друга, а мясистые мордовороты оттесняют толпу кинокритиков от дверей. Странное зрелище. Или давки на премьерах Котта или Хамдамова. Тоже из категории необъяснимого.
Кадр из фильма «Призраки Исмаэля» Арно Деплешена
Денис Виленкин
Странным, вообще, на мой взгляд, является включение таких фильмов как “Купи меня” и “Карп отмороженный” в программу основного конкурса, где соседствуют откровенно фестивальные ленты, как “Лучший из миров” и “Хохлатый ибис”, типичные для фестивалей среднего уровня картины очень плохого качества, как “Симфония для Анны”, “Звездачи” и “Желтая жара”, и какие-то как будто контекстуальные подделки под каннское кино, как “Селфи”, играющий на поле “Тони Эрдманна”, корейский “Обычный человек”, старающийся быть и фильмом Ким Ки Дука и фильмом Пон Джу Хо.
Но главной, конечно же, как будто имитацией, китайской Лего-подделкой и фильмом не по лицензии, стал “Молодой Годар”, в оригинале зовущийся “Брюзга”, так же в фильме зовётся “Подлодка”, новости о ее путешествии доносятся из радиоприемника, фантазийная юмористическая биография Жан Люка, шуточно выстраивающая новаторский киноязык, пользуясь приёмами, которыми мог пользоваться и сам герой. И на его месте мог быть какой угодно вымышленный персонаж, Луи Жан Бернар, кинематографист, дрейфующий от неудач к победам. Отношение к фильму полагаю, было бы не столь радикально въедливым. В то же время, показанный в Каннах “Роден”, как я понимаю, байопик в классическом понимании снискал ещё более плохую критику. Зрители и критики оказались не готовы к экспериментам, думаю Жан Люк определенно пробубнил бы про них что-то нелицеприятное. И вот ведь дело лучший фильм этого года “Призраки Исмаэля” оказался не просто за бортом, но ещё и активно топился всеми бейдж и не бейдж категориями граждан. И последние станут первыми. Лучшими фильмами Канн из увиденных нами, и ММКФ в том числе, стали как раз “Призраки Исмаэля”, “Молодой Годар” и “На пределе”, а расхваленные “Нелюбовь” , “120 ударов в секунду” и “Окча” предстали вымученными и плохими.
Антон Фомочкин
Фестиваль стоит все же поблагодарить за труднопереоценимую возможность для прессы смотреть русские фильмы в двух залах, что конечно крайне удачно разводит потоки страждущих, и помогает избегать этой самой давки хотя бы на специализированных показах, хотя тут же есть и причина пожурить за то, что журналистам отказывали в пропуске не просмотр, к примеру “Утопленника”, поскольку в зале присутствовало жюри фестиваля, и нагрянувшие после начала зрители могли как-то помешать просмотру, то ли это было формальным обозначением принадлежности фестиваля к пресловутой букве “а”.
На ММКФ-овском поле взрастают разные сорта плохого кино, тем трепетней мы говорим о стоящем. Впрочем, не могу заклеймить победителя. “Ибис” – образцовый (черт знает, в хорошем или плохом смысле) смещенный в эстетику глубинного мизансценирования реверанс китайской школе, где корневой традиционализм соседствует с актуализацией экологического вопроса. Поражает скорее зацикленность на вечной рефлексии до-пубертата, определяющего драматургический конфликт, как и слезная проблема наставничества. Но зрителя не выспавшегося этот экспириенс отрубит похлеще тряпки насквозь промокшей хлороформом.
Не могу умолчать о личном потрясении от “Желтой жары”. Были фильмы и пробивающие грань между плохим и нецензурным, и Симфония, и Селфи. Но “Жара” про тяжкое бытие погонщика фур в обстановке раскаленного семейного конфликта (на самом деле он настолько же мертворожденный, насколько лишены хорошего вкуса фильмы, не знаю, Ксавье Долана) вошел в каждого из сидевших в зале. Вошел парализующей, обезоруживающей тоской и беспомощностью. Это столь анемичное зрелище в котором не происходит ничего существенного, что баклажаны, которыми под завязку набиты вездесущие автомобили не выветриваются из сознания весь день. И ты видишь отблески этих залежалых овощей спасающих от банкротства маленького, не гордого и смолящего человека в каждой витрине. Как выяснилось, это еще и автобиографическое кино. Ну. Се ля ви. Не знаю.
Кадр из фильма «Молодой Годар» Мишеля Хазанавичуса
Денис Виленкин
Победа “Ибиса” достаточно закономерный итог фестиваля, при худшем раскладе, жюри во главе с иранцем Реза Миркарими выбрало бы в качестве победителя “Мешок без дна” или радикального для индийской культуры “Утопленника”, где индианка курит сигарету, что оказывается возмутительно и перечит привычным правилам хорошего тона в индийском кино, да настолько, что соотечественник фильма, сидевший рядом с вами просто вышел из зала от непереносимости такой радикальности. “Мешок” правда вполне мог бы уместить в себя главный приз, Альберту Серра, как мне казалось, этот вычурный сказочный анахронизм может показаться любопытным, и даже если так, то хорошо, что дело ограничилось призом жюри.
«Желтая жара» сага о баклажанах, где они выступают криминальным элементом, заменяющим привычные пистолеты и кокаин, гружённый в ящики. Ну а то, что баклажаны становятся заложниками личностной самоидентификации, и то, что это настоятельно невыносимо, что с окончанием фильма глубоко вздыхаешь и говоришь “наконец-то”, так это тёмная, простите, фиолетовая лошадка фестиваля. Ну, вот, тот самый случай, когда не знаешь про конкурсный фильм ничего, а потом понимаешь, что “желтая жара” могла подготовить к любой арабской весне, но никак к этой погрузочно-разгрузочной хандре.
“На пределе” – вновь замечательное, как и “Молодой Годар”, решение локализаторов. “Из ниоткуда” – название невероятно удачное, отчасти характеризующее появление этого фильма Фатиха Акина, отметившегося в Каннах призом за лучшую женскую роль. Фильм- залп, фильм – зажатая струна, которая вот-вот сорвётся, фитиль который вот-вот подожжется. Ну, и само собой, “На пределе” не мог завершится ничем иным, как взрывом, подобно антониониевскому “Забриски поинту”, взрывающему все пространство форменным очищением от несправедливых приговоров подсудимым, миру и главным героиням. По-сепаратистски запертые заложники приносятся в жертву новостным сводкам. Никаких верховеновских игр в европейское всепрощение. Elle Фатиха Акина это действительно rester vertical, где главная героиня прислоняется лбом к стене дома, в котором произошла трагедия, унёсшая жизни ее любимых. И Катя пытается почувствовать всю боль этих стен, все знание трагедии вобрать в себя и эта стена становится ее персональной стеной плача, принимая иудаизм в этот самый момент, становясь мстителем мультикультурного мира, вобравшим в себя подобно стене чувство великой скорби, которая она понесёт с собой на предел.
Антон Фомочкин
“Годар” на самом деле удивительное кино о смерти и воскрешении, через пленку, через идеологию, где слепстик гармоничен любой из типично годаровских художественных придумок, будь то негативная съемка, или гэг, построенный на долблении о четвертую стену самым натуралистичным, скажем даже, первородным способом. Поразительно, что в Хазанавичусе сидел такой талант. Хоть и в какой-то момент спадающий и разменивающийся на ненужную диалоговую комедию. Выдающимися оказывались с впечатляющей настойчивостью именно франки, “Призраки Исмаэля”, без дураков, один из лучших фильмов последних лет 17, и, как минимум, один из важнейших в определяющей проблеме автора и его творчества. В Каннах недооценили сразу три опус магнума. К счастью, перфоманс Дайан Крюгер оценили веткой. А ведь в “На пределе” Акин аналогично генерирует основные для себя стилистические и этические воззрения, в максимально радикальной форме, не снижающей градус беспредельной нежности и неосязаемой обреченной печали, которой эта лента пропитана. Все это живые фильмы, они дышали кислородом и определяли тот заряд энергии, который напоминает, в чем, собственно сила, брат. Сила кино.
Стоит отметить, что на Мешке без дна я был натурально закупорен с десятком других кинокритиков, в связи с тем, что Хамдамову захотелось посмотреть свой фильм с прессой… а затем и на премьере. Интересно, сколько он выдержит. Мне хватило одного раза, как и вам коллега. Но, да, хотя бы русское кино грамотно умудрились разгрузить.
Кадр из фильма «Мешок без дна» Рустама Хамдамова
Денис Виленкин
Вообще, если все же искать какую-то стилистическую тождественность в методе первопроходца через сложившуюся заскорузлую идеологию личности на фестивале, то обнаружится “Детство Жанны Д’Арк” напротив фильма Хазанавичуса. В фильме Дюмона выбранные приёмы не выдерживают двухчасового хронометража этого образного квадрата, наполненного относительными спутниками путешествия. Молодая Жанна противостоит Молодому Годару. Воображаемый блокбастер, с намеренным формализмом, подчеркивающимся не сменяемыми окрестностями и метаформализм языка Годара, который на самом деле Copie conforme метаформализма Годара. Дюмон через экран транслирует простейшие образы лошади, девочки и едва отличимых кустов, вербально же награждая кадр блокбастерным дорогостоящим содержанием, с описанием нашествий-отступлений-молитв, играя со зрителем в игру “рисующего воображения”, когда ты как в детстве держишь в руках игрушечного солдатика, а вокруг все ненароком обрастает окопами, злосчастными кустами и бронетехникой. Но нельзя же аж два часа издеваться так одним приёмом! И тем более с такой монотонной музыкой!
Антон Фомочкин
Два часа Жанна буквально топчется на месте, тогда как Годар проходит километровый путь в самом себе. Духовные искания куда одномернее творческих. Ибо монашки и Жанна под закольцованные гитарные рифы трясут своими длинными волосами, кажется, вечность. В фильме Дюмона ощущение экранного времени максимально приближено к многолетней каторге. Смешение форм и культур (Дюмон также использует хип-хоп), на словах звучит примечательно, на деле не знача вообще ничего, ни для трансформации образа Жанны, ни для какого-либо развития киноязыка. Это даже не рок опера, скорее гитарная пасторальная оперетта, раздутая от откровенно декоративного пространства диорамы. Не сакральный трип, а хождение по мукам, где на костре сгорает зритель по ту сторону экрана. Расшаркивания перед Дрейером в этом контексте выглядят совсем издевкой. Тогда как у Хазанавичуса в его прекрасной картине, стилистические приемы Годара расцветают и становятся в единый ряд, поглощая экран и проецируя жизнь-кино в формате кино. Это особый уровень условности, во многом новаторский, когда перемалывается даже традиционное понятие о байопике, оставаясь при этом в строгих структурных и даже жанровых рамках.
Все-таки есть вещи, которые возможны только на ММКФ. Например, оказаться в полупустом зале, на короткометражной программе, где наравне представлен актуальный призер Канн и картина Давида Сафаряна. И, непонятно, что хуже. Впрочем, это действо, порядка инфернального, сначала Давид, давно немолодой человек с явным акцентом утверждающий, что наоборот чувствовал себя студентом после того, как 20 лет искал денег на свой опус, перебивает переводчика, говорит на суржике. То на английском, а когда заканчивался запас слов, на русском. И говорит долго, дольше, чем его фильм. Гаснет свет. Ты не можешь выйти, тебя как будто вжало в кресло, ты смотришь, смотришь, время летит, один за другим видишь вещи сомнительного художественного уровня. Но. Потом появляется фильм Давида. И если есть идеальная иллюстрация михалковского «звенящая пошлость», то это оно. Рапид. Фотографии на стене (в том числе настоящих чемпионов!). Змей, летящий в воздухе. Сомнительный старик посматривает на маленького мальчишку. Впрочем, в процессе просмотра, ты сдерживаешься от другого Михалковского «безудержной смеховой истерики». И когда появляется титр «Фильм посвящается всем чемпионам», а голос Давида его озвучивает прямо за тобой, вживую, из зала, ты понимаешь, что, фраза эта теперь с тобой навсегда. На самом деле, когда потом, через день, смотришь «Призраков Исмаэля», прорываясь через самодовольные комментарии уважаемых киноведов в фойе «я эту хрень в Канне видела», ты правда чувствуешь себя чемпионом. Потому что получаешь фильм, в котором есть все, что нужно для счастья. О том, что каждому мужчине нужна Шарлотта Генсбур, но всегда появляются такие, как Марион Котийяр. О том, что спецслужбы в Душанбе не раскошелятся на дорогую прослушку. О том, что все наши призраки, это лишь отблески памяти, которые одолевают в ту трудную минуту, когда каждая строчка выжимается, подобно капле крови из мелкого пореза. «Исмаэль» – кино, в котором нет ни минуты передышки, ты несешься все дальше и дальше туда, где сливается реальность и кино, где можно увидеть, рассказать историю брата, про которого практически ничего, очевидно, не знаешь. И мучиться от кошмаров. Желая удалить гипоталамус. Проводить нити между Ван Эйком и возрождением. И запутаться в этих нитях. Но как же приятно запутаться в этих нитях. В этой сети деплешановского многообразия. До сих пор помню то, как после просмотра все вокруг сияло, преобразился привычный, опостылевший «Октябрь», даже дышалось легче. И, как-то так сложилось, что в жизни впоследствии и сразу после этого просмотра была сцепка вещей личного порядка и этого фильма. Такое, наверное, правда, должно происходить только с особенными лентами. На этом предельно воодушевляющем воспоминании, наверное, стоит попрощаться. И дождаться следующего фестиваля, может, он тоже станет для нас чем-то особенным. В конце концов, наш с вами, коллега фильм был представлен на этом. Куда уж еще сближаться с ММКФ. Таким неказистым, немного, но родным.
Денис Виленкин
«Посвящается всем чемпионам» стала для нас фразой-рефреном на фестивале, сколько неумелых картин заканчивалось для нас именно этим прекрасным авторским замечанием. Как же фестивальная жизнь награждает нас порой каким-то совершенно удивительным и необходимым, что спасает даже самые невыносимые высказывания в плотной сетке расписания, и никогда не ожидаешь, что случайная фраза в одном из залов, куда ты даже не планировал попадать может стать лозунгом всего фестиваля и абсурдно напоминать о силе настоящего кино перед напыщенными авторскими работами.
Так и “Призраки Исмаэля”, являющиеся лучшим фильмом Канн и всего года, оставили след опыта, непохожего ни на что другое, где делезовское разделение на образ-перцепцию, образ-движение и образ-эмоцию воплощается в каждом кадре, чуть ли параллельно, отзываясь в опавших листьях, разлетающихся от ветродуя под совсем немелодичный, но такой важный хип-хоп, выводя этот киноведческий инструментарий в недосягаемую область кинематографического абсолюта. Реальное, воображаемое и ментальное смешивается во взгляде героя Амальрика, обезумевшего в пылу поиска золотого сечения на своём чердаке. Кинофеноменология в беспрерывном процессе эволюции от образа-движения к образу-времени запечатлена как раз в образовании штучного и уникального киноязыка в фильме. И режиссёр, работающий над собственным фильмом в фильме, это и есть та перцепция, perception image, приходящая апрельскими снами длиной в три года, образами любимой, оказывающейся ложной музой в поиске того, что всегда казалось было при тебе. Жены, без которой невозможен талант. Ведь образ-эмоция находится в промежутке между действием и реакцией и абсорбирует внешнее действие и реагирует изнутри, как и сон, сон, который невозможен на фестивале, но возможный в прекрасном забвении темного зала и игры свето-тени на экране, невозможный и потому что мы готовили с вами фильм для премьеры на ММКФ, с чем я Вас и поздравляю, ММКФ такой родной, такой уже личный и ожидаемый. До следующего года, теперь как ни странно, все действительно пройдёт в апреле, разве это не достойно емкого хокку, шутка ли, наваждение, сон, но точно самая романтичная и красивая нота, чтобы нам с вами вновь отправится в поисках золотого сечения за тем кристаллом, о котором пишет Делез.
«С одной стороны кристаллизируются образы чисто оптические и сонорные; они притягивают свое содержание, заставляют его кристаллизироваться, составляют его из актуального образа и из его виртуального образа — его зеркального образа… Но, с другой стороны, сливаясь, они образуют один и тот же кристалл в процессе бесконечного роста».
И где-тот там возникают “Призраки Исмаэля”, и мы по ту сторону экрана. Но вообще, будто бы уже и по эту.
