Антон Фомочкин и Денис Виленкин рассказывают о 39-м Московском международном кинофестивале
Первым для прессы на смотре стал двухчасовой рекламный ролик парижской оперы, притворяющийся ироничным социальным доком. Директор храма искусства сосредоточенно отыгрывает вдохновение, представ на экране человеком культуры, таким же, впрочем, простым, как и мы – присутствует сцена самозабвенного спотыкания на ступеньке балкона. Локальный божок взирает на плоды упорного труда прочих талантов, попавших в объектив, тут и тенор Миша из Оренбурга, чья борьба проходит с французским языком, и оркестр из детей ближе к финалу, превозмогая неопытность, гробит Генделя, и Бенжамин Мельпье, и откуда-то явившаяся оперная дива, изрядно потеющая на сцене (это все, что мы о ней узнаем). Структура трещит по швам. Для фиксации творческой жизни слишком много конкретных героев, которые порой выпадают с экрана на полчаса или растворяются вовсе. В целенаправленном желании показать близость к народу – присутствует продолжительная тирада директора о том, что оперу в ценовом эквиваленте необходимо сделать более доступной – сквозит надменность и пресловутая элитарность, рука об руку с президентом вальяжно изъявившего желание поглядеть на молодежь как-нибудь.
“Последний вальс” оказался более концептуально выдержанным портретом умершего в прошлом году композитора Олега Каравайчука. Его основной проблемой, помимо 4 ложных финалов, которые существуют исключительно ради наполнения хронометража, является неспособность автора разговорить существующую в вакууме собственного мира личность. Так человек, чье лицо давно стало маской, вторит самому себе пятнадцатилетней давности (в стык с последним его интервью, подается запись 2002-ого года), в принципе не желая вторжения в собственную природу. Где по центру оказывается веская причина – нежелание нарушать ирреальность мрачного вдохновения, позволяющего работать. Так, наиболее полноценное интервью с экрана Каравайчук дает, отвечая на вопрос зрителя одного из концертов. А самые выразительные моменты – уход композитора в себя от раздражающего зрительного зала. Изможденность физическая рифмуется с отмиранием того Комарово, что было для героя раньше, сейчас же ландшафт из заборов напоминает тюрьму. Звучит это в разы интереснее, чем оказывается на самом деле, картина напоминает старательный ученический портрет, с избыточными монтажными выходами, чрезмерными хроникальными вкраплениями и желанием сказать нечто сакральное, но что – приходится отталкиваться от диалектики портретируемого.
“Порту” – одна из последних ролей Антона Ельчина (талантливая работа оного – один из немногих примечательных аспектов картины) запечатлеват в стилизованном под трепетный пленочный формат виде переполняющую любовь и ее последствия. Показательно, что продюсером картины выступил Джим Джармуш: режиссер Клингер аналогично пытается снимать воздух, но, увы, не столь удачно. Телесность и избыточные определения – «я готов… а ты готова?», подменяют метафизику чувства. Открыточность и картинность заменяют пробелы и многоточия в литературном построении (деление на главы, где по мере поступления складывается паззл сакральной ночи). Во-первых, это красиво, а во-вторых… ничего. Только крашенная седина и неотесанное будущее. Впрочем, Ельчин и правда очень хорош.
Томным вечер перестал быть на «Парке». На фестивале можно проследить тенденцию – сразу две греческие картины в разном виде рефлексируют на теме последствий Олимпийских игр. В картине Софии Эксарху диковатый молодняк мается дурью на давно заброшенных стадионах и в спортивных раздевалках, увлеченно развивая в себе животное начало. К сожалению, автор решает не использовать тему мимикрии, сворачивая беспомощное зрелище к политическому. Получается жалко, кульминационной оказывается сцена, где олицетворяющий Грецию переросток заходится в гневе на захмелевшем европейском туристе, который в ответ на агрессивные потуги вяло откупается золотой цепочкой. Человеческое в Греции, как выяснилось, побеждает – впрочем эпилог ставит диагноз, что все-равно кризис и застой на балканском полуострове на века. А вот в художественном смысле помимо дурновкусия ничего нет. Издевательство над русскими туристами, кавер на «виновата ли я» и мужской стриптиз для зажравшихся датчан, как и попойки с фанатами МЮ – в комплекте.
ОЦЕНКИ
Опера – 1
Последний вальс – 1,5
Порту – 4
Парк – 1
Кадр из фильма “Порту”
39-й московский кинофестиваль распахивается сегодня индийским эпиком “Бахубали. Завершение”, взорвавшем родной прокат, а сейчас мирно пребывающем в сети интернет, и на моей памяти это первый подобный случай открытия смотра категории “А”. Журналистов, кстати, присутствующих на красной дорожке заставили приодеться в black tie, а это значит больше никакого разляпистого марева из потных футболок, дрейфущего от звезды к звезде.Заявка на повышенную статусность, она и в количестве сокращенной прессы, и в сокращенном зале (почти в 5 раз меньше, чем в прошлые годы) и в предоставлении для многих особенно ожидаемых показов зала VIP Chopard, в невоенное для «Октября» время, существующего под названием «Sinatra Lounge»,(да, ужасно), но какие спросы, такие вкусы.
В официальный нулевой день журналистам представили два фильма из конкурса документального кино. Французскую “Оперу” Жана Стефана-Брона, повествующую, собственно о новом сезоне парижской оперы, сумбурно, в неестественно благостно-утвердительной тональности что la vie est l’art, и никак иначе. Со сцены театра звучит речь о жертвах терракта в Батаклане, затем предложение исполнить Марсельезу, все как бы актуально и важно, но по-настоящему важным видится только эксплуатирование труда крупного рогатого скота, быка для оперы выбирают на специальном сайте, руководствуясь тем, что он накачанный и мускулистый, а затем помешают его в прямоугольник из орг.стекла, тогда как индусы «Бахубали», в начальных титрах сообщают, что все животные нарисованы и никто не пострадал, поэтому слон купается в специях и даже терпит удар огромной колесницы. Вторым конкурсным фильмом документальной программы стал “Последний вальс” дурно сделанная, а точнее даже деланная лирическая эпитафия о композиторе Олеге Каравайчуке. Герой теряется за попытками авангардно выстроить меланхоличную лестницу в небо, а потом и вовсе (после смерти) камера на дроне взлетает в воздух, чтобы закружиться наконец над землей. И после пейзажи никак кончаются, как в караоке, когда слова ярко загорелись, а картинка еще дожидается. Пришлось дожидаться.
«Порту» же Гейба Клингера из «Спектра» с Антоном Ельчиным и Люси Лукас тоже эпитафия, но какой природы чувств. Джейк и Мати случайно знакомятся в кафе, до того они видели друг друга на раскопках. Затем пара выходит на улицу и случается поцелуй. Совершенно неважно, что растворяется в этом фильме, что герои оставляют на столах, что обсуждают, и мимо чего проходят. Проходят, потому что неважно.
Двое лежат в профиль и смотрят друг на друга. Дальше титр – To Anton.
Весь этот гипнотизм, когда согбенный Ельчин катит перед собой тележку в дымке, или закрывает глаза, гладя на своего самого родного человека, или когда она что-то болтнет про Пруста, он скажет, что никогда не читал, и, наверное не прочтет. Она ответит, никогда не говори никогда. Все, это конечно изрядный мистицизм в своей неумолимости. Но фильм хороший не потому, он как какие-то свалившиеся на голову кодаковские пленки (хотя частично и снят на супер-8) с невероятно близкими людьми, которые ты изучаешь в известной одному тебе хронологии, и он же воспоминание в свете заката, просачивающемся через занавески проявочной, которому не дано свершиться. Потому что ты стоишь с этими пленками в руках, полный эйфории и любви к ним, миру и закату.
To Anton.
Я хлопаю.
«Время женщин» было представлено греческим фильмом «Парк», участником фестивалей в Торонто, Варшаве, Сан-Себастьяне и в примерно десятке других. Это такое примитивное бытописание о беспрерывной деградации подростков в забытой олимпийской деревне, с мелким насилием, мелким воровством и мелкими людьми, у которых невыразимо большие, а на самом деле, невыразительные чувства.
Stay
ОЦЕНКИ
Опера – 1
Последний вальс – 1
Порту – 7
Парк – 1