Антон Фомочкин и Полина Глухова продолжают рассказывать о Московском международном кинофестивале. В шестом выпуске дневников: светлое японское кино, израильский фильм об одержимости фортепиано и скандинавская история нездорового влечения, перерастающая в “Охоту” Винтерберга
Анат фанатична до музыки. Даже воды отходят у нее во время выступления. Но она далеко не талант, а просто техник, это греет в ней обиду. Показать всем должен ее новорождённый сын. Что и от ремесленника может родится новый Моцарт. Ребенок появился на свет глухим, шок и раздражение толкают женщину поменять бирки, и соответственно, детей. Научится. Приложится. Главное ставить симфонии с раннего детства, чтобы слышал. Действительно, мальчик вырос, параллельно с подростковым бунтом (локальным, поездкой на пару дней с группой) он пишет пьесы и поступает в специальное учебное заведение. В комиссии его дед (вся семья фортепиано, мягко говоря, увлечена), но после первого тура отбора весточки-ответа все нет.
За моральной неоднозначностью, поступком на протяжении всего времени провоцирующим подкожные, колкие, подсознательные тычки, в “Пианисте” ощущаются пустоты. Режиссер Тал, вцепившись в идею, проминает на протяжении восьмидесяти минут набор ситуаций через призму поступка. Нездоровое отношение женщины к сексу, тремор, холодные переглядки (то на ребенка, то на супруга), очарованность чужим талантом – наличие которого способно принести ей физическое удовольствие. Все перверсии не обособлены от концепции, они в ней замыкаются. Отсюда ключевым конфликтом оказывается не внешний, с поступлением, накапливанием недомолвок между членами семьи, сложностями взаимоотношений матери и ребенка, а внутренний. Выраженный через сомнительный прием с рекламными уведомлениями центра развития языка жестов и поддержки глухих. Решения этого конфликта, понятно, нет и не будет, к финалу все прежние зарубки никак себя не проявят, рассыпая всю и без того бессвязную структуру. Такая вот какофония.
Чтобы собрать на преданное денег Рапайет в связке со своим приятелем Мозесом, представителем иного рода-племени, устраивает небольшой бизнес – продает гринго марихуану, выращиваемую на плантации родственников. Идут годы, малый бизнес окреп, на наркотик подсели, теперь нужна тысяча тонн за одну поставку. Растут дети. Все вопросы решаются по велению призраков, духов, а род защищен талисманом. Заправляет всей эзотерикой теща, от которой, на самом деле все беды. Но Рапайет изначально был обречен.
Неудивительно, что Сиро Герра (автор “Объятия змей” номинировавшихся на Оскар) сейчас снимает кино на английском языке с артистами Деппом и Паттинсоном. Несмотря на колумбийскую мифологию, орнитологию и прочие особенности колорита “Птицы” – внятное, практически голливудское кино, большой роман, осознающий себя таковым – поделен, в прямом смысле, на пять глав (песен), ухватывающих не только разные периоды жизни героев, но и их, скажем, стадии социального самосознания. В Голливуде ценят постановщиков способных рассказывать истории. Семья святое, к видениям нужно прислушиваться, все это порой напоминает дурман, долю условности, хотя бы архитектурной (главный герой со своим кланом существует в одиноком доме посреди пустыни) и следование традиции древнегреческой трагедии ленту губит. Слишком мелкие, шаблонные люди-нравы, схемы обычаи, воля традиций, за этнографией в сеттинге “Лица со шрамом” теряются чужие жизни. Не спасет тут стилизаторство, когда песня экранная, в прозе, вдруг оказывается пастушичьей легендой, рассказанной в чистом поле. Есть ощущение правильности, закономерности в подобных решениях, нет способа лучше придать повести породы, чем наградить национальной идентичностью, но вот правды уже нет.
Мио покидает Нагано. Подошло её время попробовать жизнь в другом уголке мира, в Токио. Мио с рюкзачком и холщовой сумкой приезжает к другу отца, пожить у него, пока не найдёт работу. Мио – тихая и несуразная, кроткая девушка – обретает своё призвание в чуткой и внимательной работе в сэнто, японской бане (баней управляет как раз друг отца).
Тихий, светлый фильм Ютару Накагава рассказывает историю людей и среды. Рассказывает прежде всего о том, что не место красит человека, а человек – место. Синие лейтмотивы в юбке Мио, в стенах сэнто, в плитке ванной, в обитом синим кинозале, в воздухе ближних улиц, намекают на то, что всё когда-нибудь кончается. Здания сносят, бабушка умирает, будто засыпает.
Улица, которая стала для Мио пристанищем, вместе с баней, которую она прилежно омывала день за днём, вместе с эфиопским ресторанчиком, что дарил её сердцу уют дома, осталась запечатлённой на плёнке молодого кинолюбителя. В центре одного из кадров, снятого самой Мио – тепло горит лампа. Мир с табличкой «закрыто» не означает конец света.
– Иногда происходит то, что не надо.
– Это ты про нас с тобой?
В основе фильма «Королева сердец» лежит типически близкий скандинавскому кино конфликт. Локальный, маленький, конфликт – червоточина. У респектабельной, взрослой Анны вспыхивает tainted love с её пасынком, Густавом. Густав – зверёнок с диктофоном – задаёт Анне вопросы, которые, возможно, не задавал ни один мужчина прежде.
Анна ничего не может с этим поделать, Густав тоже не в силах сопротивляться – непростые отношения с «новой» семьёй отца усложняются отравляющей , неправильной с точки зрения морали/закона связью с этой тётей, новой мамой.
В какой-то момент Густав то ли не выдерживает драматизма сложившихся отношений, то ли обижается на Анну за её попытку связь прервать, решает рассказать обо всем заинтересованной стороне. И вот здесь начинается разновидность «охоты» Винтерберга.
