Дубровский, 2014, Александр Вартанов, рецензия
Виктория Горбенко резюмирует, что в новом кино по пушкинским мотивам Россия чересчур похожа на себя же двухвековой давности
Когда-то давно, почти два века назад наше все Александр-свет Сергеевич написал роман, который Анна Андреевна Ахматова окрестила худшим пушкинским произведением, не скатившимся в дешевую бульварщину только лишь благодаря своей неоконченности. Однако, думается, помимо почти шиллеровской разбойничьей романтики, был там и онегинский энциклопедизм русской жизни. Если кто не помнит, то сюжет строится на том, как поссорились Кирилл Петрович с Андреем Гавриловичем. Первый носил фамилию Троекуров и был знатным да властолюбивым помещиком, а второй, соответственно, был мелкопоместный дворянин Дубровский, владевший маленькой деревенькой на семьдесят душ крепостных да большим чувством собственного достоинства. Второй рискнул проявить свой гордый норов, а первый невзначай его разорил и согнал в могилу. У Троекурова была дочь Маша, у Дубровского – сын Владимир, которых оба родителя мечтали сосватать, пока не повздорили.
Принципиально ничего не изменилось: повадки власть имущих так и остались на уровне помещичьих, гуляния их не лишились цыганского колорита (благо, без медведей), а характеры – спесивости и ощущения вседозволенности.
В кино, которое начал снимать некий Кирилл Михановский, а закончил такой же некий Александр Вартанов, классический сюжет адаптирован к сегодняшним реалиям. Успешность, с коей это было сделано, прямо таки кричит о том, что крепостная Русь двухвековой давности не так уж и сильно отличается от современного государства Российского. Пусть Владимир предстает не петербургским студентом, а московским юристом (в этой части наше все от молодой актерской поросли Данила Козловский предстает в формате себя же в «Духлессе»), Маша черпает знания о жизни не из книг, а в лондонских учебных заведениях, а крепостные крестьяне превратились в таких же крепостных солдатиков на службе у генерала. Принципиально ничего не изменилось: повадки власть имущих так и остались на уровне помещичьих, гуляния их не лишились цыганского колорита (благо, без медведей), а характеры – спесивости и ощущения вседозволенности.
Конечно, некоторые моменты, перекочевавшие из романа условны в крайней степени условности. Так, маленькая мстя лучшему другу привела к большой мсте целому селу, явно не зависимому от Дубровского как холопы от барина. Или вот выписанный из-за границы бухгалтер оказался подозрительно не знаком никому в лицо, как и сам Володя, сосланный в столицу явно не во младенчестве. Но спишем детали на кинематографическую условность. Зато зал судебный процесс здесь похож на судебный процесс, пост ДПС на пост ДПС, а церковная служба на церковную службу. Никто не пьет по-черному и не матерится, как сапожник. Советские ковры в хлипких избушках удачно оттеняют нехилое убранство генеральского особняка, а пальто юриста – старомодные куртки сельчан. Короче говоря, авторам удается нарисовать вполне годную картину коррумпированной и погрязшей в кумовстве страны, не скатываясь до чернухи.
Самый гуманный суд в мире здесь привычно тем гуманнее, чем толще борзые щенки. Бизнес-план по постройке на месте Кистеневки яхт-клуба и обыгрывание процесса о нарушениях природоохранного законодательства до боли напоминают нашумевшие рейдерские захваты земель в прибрежных зонах. Ушедшие в лес крестьяне не становятся, конечно, разбойниками, да и какие сейчас разбойники, но в очередной раз иллюстрируют идею о бессмысленности русского бунта, который здесь бессмысленен ровно как чемодан с деньгами для деревенского дурачка. Даже современные молодые люди, вдохнувшие дух демократии, не способны сломать систему. Скорее, система прогнет их, заставив действовать по законам, изжившим себя еще пару веков назад. Не проходит у нас лондонский либерализм. Будем надеяться, пока не проходит.
