Шестое доказательство
Орлеан, 2015, Андрей Прошкин
Виктория Горбенко рецензирует “Орлеан” Андрея Прошкина
Однажды летом, в час небывало пыльного рассвета, в Орлеане, на мусорной свалке появился гражданин следователь. Осмотрел ополовиненный труп неизвестной женщины, впечатал в цемент плешивый стул, обитый красным бархатом, поставил рядом часового и удалился. Меж тем на захолустный городок надвигалась очередная буря столетия, призванная поднять со дна всю муть грехов. Грехов следователя с говорящей фамилией Неволин, который не бережет покой, но ворует и убивает. Грехов врача Рудика, утратившего сочувствие к окружающим, не исключая собственного парализованного отца. Грехов парикмахерши Лидки, абортивно выскребшей из своего чрева целый детский сад. Экзекутор с лицом харизматичного Сухорукова уже здесь, и никто не уйдет от расплаты.
“Орлеан”, рецензия
Первая ассоциация, возникающая при просмотре “Орлеана”, это, конечно, вечный роман “обо всем”, “Мастер и Маргарита”. Тут и странный человек в клетчатой бабочке, который слишком много обо всех знает, и черный юмор, высмеивающий пороки и их поклонников, даже местное варьете, открывающее двери, чтобы дать сеанс черной магии – на сей раз без разоблачений. Но что-то поменялось за три четверти века. Люди как люди, но они более не достойны внимания самого Сатаны, их удел – лишь визит менеджера среднего звена по морально-этической (и иногда – по судебной) части. Измельчание рода человеческого успешно скомпенсировано глубиной воображения создателей “Орлеана”, режиссера Прошкина и сценариста Арабова, которые вполне оправданно не поскромничали, окрестив жанр своего фильма фантасмагорией греха. Место нашлось и мистике, и гротеску, и сарказму, и даже пронзительной драме. И все это помещено в декорации нарочитой, на грани китча, чрезмерности происходящего. Здесь, кстати, отчетливо бросается в глаза излишне экзальтированный образ Лядовой. Актриса чудесна, как, впрочем, и всегда, но партнеры на ее фоне не просто теряются, а кажутся вполне нормальными, что в заданных рамках губительно. Вторая проблема фильма заключается в недоработанности общей концепции. Отдельные сцены выписаны ювелирно, отдельные детали восхищают степенью проработанности, но не покидает ощущение, что в погоне за частным, была упущена цельность. Люди, извечно измазанными котлетой губами улюлюкают, наблюдая проявления жесткости, убеждая себя в ее иллюзорности; своей индифферентностью взращивают государей, управляющих страной в ручном режиме. Но все это уходит на десятый план, прячется за развратными чулками Лядовой, приматами на царском креслице и прочими любовно взятым крупным планом разномастными выключателями.
Если есть совесть, есть и Бог, который устало продолжает любить нас настолько, что готов принять последнюю блудницу за святую деву Орлеанскую
Тем не менее, Экзекутор как олицетворение совести представляется безупречным образом. Его нельзя запугать, его нельзя убить, от него невозможно откупиться. Он есть тот, кто в самый неподходящий момент вытащит из темного угла урну с прахом давно забытых прегрешений. Он даже тебя не тронет – просто доведет до состояния, когда ты сам выколешь свое око в расплату за око, вырвешь зуб в расплату за зуб. Герои точно знают, в чем виновны, и наказывают себя соразмерно: слепотой или неволей. Или же – исправляют ошибки. Причем, насколько мощен и оригинален исход Рудика, настолько же банальна и ожидаема сцена искупления Лидки – отсутствие сбалансированности присутствует и здесь. Так вот и получается: все запомнят огромного кота, откормленного то ли селедкой, то ли человеческими жертвами, но мало кто обратит внимание на цитирование Бергмана в сцене из операционной. А между тем, совесть, которая всегда с тобой – это очень тонкое повторение вслед за реминисцентивным Булгаковым шестого доказательства беспокойного старика Иммануила. Если есть совесть, есть и Бог, который устало продолжает любить нас настолько, что готов принять последнюю блудницу за святую деву Орлеанскую.
