Post-правда
Секретное досье (The Post), 2017, Стивен Спилберг
Антон Фомочкин критикует новый фильм Спилберга
Триумф воли американских журналистов, ремесло коих ретранслирует идеалистическую свободу свобод слов и действий, обретает на экране новые формы динамики. Каждые десять секунд Спилберг меняет ракурс в зависимости от длины сцены. Камера оказывается в весьма изощренных местах, пока недвижимые фигуры, подобно столпам американской демократии, извергают из себя идейные фразы. Заслуженные артисты, искаженные бледным цветокором с проступающей пудрой на лице, играют обеспокоенность положением дел государства, а парики на их головах застывают адекватно жизни на экране. Беспокоить начинает беспощадный вьетнамский флешбек, где массовка ползет по земле меж тростника, обливаемая из водных распылителей. Кажется, вот-вот, и мелькнет павильонный задник.
История простая – если ее знать, смотреть «Секретное досье» станет совсем невозможно. Потому лучше существовать в иллюзии и не исключать варианта, что справедливость не восторжествует, газету «Washington Post» разгонят, а трупы молодых солдат продолжат разлагаться в чужеродной земле. На протяжении пары минут военный аналитик Эллсберг напряженно копирует документы. Свет от принтера плавно движется по комнате, на лбу героя, вынесшего в портфеле тома засекреченных документов, выступает испарина. С тем же успехом событийный факт был бы зафиксирован, распухни этот эпизод до хронометража полного метра – художественная ценность даже повысилась бы. Подобный вариант позволил бы Спилбергу полноправно приступить к экранизации телефонного справочника, присказки, ставшей триггером режиссерского умения. Только есть ли в нем необходимость?
Кадр из фильма «Секретное досье»
Другой стилевой прием – камера плавно скользит поверх мизансцены, от одной стороны улицы к другой, от одного столика в редакции к другому. Откуда столько внимания к технике? Содержательно это последовательное пустословие, призванное вынести на общественный суд очевидное. В пик саспенса Том Хэнкс пробегает километры за кадром, представая в интерьерах уже запыхавшимся. Чтобы все призывы гласности звонко отскакивали от уст персонажей, а банальности расцвели новыми смыслами, сценарием должен заниматься человек таланта Аарона Соркина, пару лет посвятившего сюжету про тележурналистов. Драматург Ханна обесценивает реплики, походящие на монотонный монолог при наличии десятка персонажей.
Лишенное шероховатостей «Досье» оперирует двумя понятиями: «хорошо» и «плохо». Плохо – не чтить конституцию. Плохо – врать. Хорошо – не бояться и не врать. Публикация – главная защита публикации. Тогда как Никсон, запечатленный издалека в окне с игриво обнажающими первое лицо шторками, предстает сгорбленной истеричкой, вечно ноющей в телефонную трубку. Фактического антагониста, помимо собирательного образа власти, которая решила сокрыть свои ошибки, нет. В паре сцен присутствует гадливо прилизанный министр обороны Макнамара, с бешеным взглядом толкующий артистке Стрип, что иногда лучше и помолчать. Но главной угрозой оказывается институт этой самой власти – суд.
Лишенное шероховатостей «Досье» оперирует двумя понятиями: «хорошо» и «плохо». Плохо – не чтить конституцию. Плохо – врать. Хорошо – не бояться и не врать
На время в этом академическом и консервативном мире проглядывает феминистическая повестка дня. Молодая идеалистка неопределенной расовой принадлежности с чувством скажет стоящей напротив нее сильной женщине: «Вы молодец!». После такого не сдержится и синедрион. Падет. К ногам. Не сможет идти супротив истин. «Досье» – приквел Уотергейта, и, что парадоксально, картина Паккулы ныне выглядит более современной. Частный случай не избавляет от длительной деформации сокрытия, повторяемой вновь и вновь. Что в глобальных, что в сугубо индустриальных случаях – пару лет назад главного Оскара забрал фильм о не менее гордых репортерах. Но драма благородной дамы, вынесшей судьбоносное решение и отправившейся спать, остается пунктирной. Самостоятельность в мужском мире газетного производства – следствие вынужденного развода со своим статусом в глазах истеблишмента. Шестерни вертятся. Лязгает железо. Выплавленные буквы складываются в строчки. Где-то среди них зарыта честь.
